Страница 15 из 72
Глава IV. «Искать сатисфакции, пристойной дворянину…»
В дуэлях классик и педант
Любил методу он из чувства,
И человека растянуть
Он позволял — не как-нибудь,
Но в строгих правилах искусства.
Ели при Екатерине взаимоотношения придворных не обходились без некоторой куртуазности, то с воцарениием Павла куртуазность начала облетать подобно мишуре, хотя, как ни парадоксально, именно Павел, присоединивший к своим многочисленным титулам звание Великого магистра Мальтийского ордена, провозгласит приоритет рыцарских ценностей. Более того, он проявит преувеличенно-щепетильное, экзальтированное внимание к дуэли как к способу решения спорных вопросов. Чего стоит гордый вызов, посланный им через гамбургскую газету всем королям и императорам, которые имеют к нему какие-либо претензии; причем в секунданты предлагалось взять первых министров! Никто из европейских суверенов на столь оригинальный вызов не откликнулся.
Претензий к российскому императору, по всей видимости, они не имели.
Император Павел I.
Посетивший в 1800 году Россию известный немецкий литератор Август фон Коцебу вспоминал: «…граф Пален сказал мне с улыбкой, что Император решился разослать вызов или приглашение на турнир ко всем государям Европы и их министрам и что он избрал меня для того, чтобы изложить этот вызов и поместить его во всех газетах. Он привосокупил, что в особенности следует взять на зубок и выставить в смешном свете барона Тугута (австрийского министра иностранных дел. — А. К.) и что генералов Кутузова и Палена следует назвать в качестве секундантов Императора».
Как известно, Екатерина недолюбливала сына и в последние свои годы и месяцы все обдумывала, как бы передать престол любимому внуку Александру, минуя нелюбезного ей Павла. Она даже предполагала обнародовать сей план в виде манифеста либо в Екатеринин день 24 ноября 1796 года, либо к Новому, 1797 году. Как это уже не раз бывало, замыслам такого рода сбыться было не суждено. 6 ноября ее хватил удар, а на следующий день императрицы не стало.
Стремительное восшествие на престол прямого наследника внешне напоминало военный переворот. Зимний дворец, казалось, взят штурмом. По мраморным и паркетным полам дворца застучали сапоги и ботфорты, зазвенели тесаки и шпаги, раздались отрывистые военные команды, комнаты и залы наполнились новыми людьми. Но Павел недолго оставался в матушкином дворце, ему ненавистном. Уже в феврале будущего года он лично закладывает первый камень в основание Михайловского замка. Замок мыслится им в декорациях средневековых, рыцарских, и даже цвет его будет соответствовать цвету перчатки прекрасной дамы. Имя этой дамы известно. Император-рыцарь поклоняется красавице Анне Лопухиной-Гагариной.
Павел то мрачен, то вспыльчив и необуздан. Он помнит, что отец его был убит, что троном завладела нелюбезная ему мать. Считает ли он себя Гамлетом? Некоторые современники его таковым и считали. Когда Павел проездом оказался в Вене, директор местного театра срочно распорядился временно изъять из репертуара знаменитую пьесу Шекспира. «Иначе в зале оказались бы сразу два Гамлета», — пояснял он.
Павел — апологет идеи рыцарской чести. Отсюда повышенное внимание ко всему военному, армейскому, к дисциплине, шагистике, муштре. Отсюда преувеличенный интерес к символу и форме — к эмблемам, гербам, к условностям жеста. Одни принимали это за солдафонство, другие за чудачество, иные смотрели глубже. «Русский Дон-Кихот»
Конный кавалергард. Начало XIX в.
Когда граф Литта, один из заметных деятелей Мальтийского ордена, обосновавшийся в Петербурге еще при Екатерине, отправился на аудиенцию к новому российскому императору, он не сомневался, что тот проявит живой интерес к судьбам рыцарского братства. И не ошибся.
Павел благосклонно принял на себя обязанности Великого магистра ордена Святого Иоанна Иерусалимского, нисколько не обращая внимания на то обстоятельство, что орден был католическим, а он, Павел, был православным государем. Не смутило это обстоятельство и самих рыцарей. Только два века спустя они со смущением будут вспоминать этот эпизод.
Если б только мог, Павел всю страну рассматривал бы как религиозный орден. А вслед за страной и весь мир. Он начал дружескую переписку с тогдашним папой Пием VII, причем предлагал ему убежище в Петербурге на тот случай, если воинственная политика французов заставит папу сняться с места. При всем при этом Павлу импонируют воинственные французы, он готов присоединить свою шпагу к шпаге первого консула Франции. Например, для уже упоминавшегося проекта похода в Индию, в самый центр суши земной, где хорошо бы потеснить надменных британцев. Как ни странно, но мысль царя-рыцаря из Петербурга на целое столетие обогнала оригинальные идеи основателя теоретической геополитики англичанина сэра Хэлфорда Маккиндера, который в начале XX века ввел понятие Хартленда (Сердца земли), некоего географического пространства, являющегося источником мирового господства и расположенного примерно там, где сходятся границы России, Индии и Китая. Павел понимал (и склонял к этому пониманию Наполеона), что ключи к владению миром спрятаны где-то в самом сердце евразийского пространства. Тогда еще не было всех этих терминов, но уже строились подобные планы. «Раздел мира между Дон-Кихотом и Цезарем» — так понимали эти планы в Париже. Позже, когда петербургского солдафона-фантазера уже не будет, а войска императора французов устремятся на российские просторы, Наполеон в тайниках своей души будет нести эту мысль — о ключах к мировому господству, — но его планам также не суждено будет сбыться.
Зато разгром великой армии Наполеона облегчит в будущем задачу объединения Германии и поможет британцам продлить жизнь их протяженной империи, а в далекой перспективе расчистит на мировой арене конкурентное поле для Северо-Американских штатов.
Но сейчас, в первые дни XIX столетия, как бы смутно предвидя эти угрозы, российский император посылает первому консулу в Париж предложение: «Не мне указывать Вам, что Вам следует делать, но я не могу не предложить Вам, нельзя ли предпринять или, по крайней мере, произвести что-нибудь на берегах Англии, что может заставить ее раскаяться в своем деспотизме и в своем высокомерии». Ответ от Первого консула приходит через месяц, в феврале 1801 года (по тогдашним темпам практически сразу): «Как, по-видимому, желает Ваше Величество, три или четыре сотни канонерских шлюпок собраны в портах Фландрии, где я соберу армию». Несколько раз впоследствии будет обращаться Наполеон к подобному плану, отчасти внушенному ему Павлом, вплоть до знаменитого Булонского лагерям 1811 году.
А Павел еще требует (как Великий магистр ордена иоаннитов) передачи в российское владение Мальты, настаивает на целостности Неаполитанского королевства и герцогств Баварии и Вюртемберга. Это в планы Наполеона никак не входило. Он отказался отдавать Мальту и приготовился кроить Европу по собственным лекалам. Это несколько охладило взаимоотношения двух лидеров.
Что касается внутренней политики Павла, то он объявил настоящую войну дворянству, расценивая его как сословие излишне вольное и не озабоченное государственными интересами.
«Консервативно-рыцарская утопия Павла, — писал Н. Я. Эйдельман, — возводилась на двух устоях (а фактически на минах, которые сам Павел подкладывал): всевластие и честь; первое предполагало монополию одного Павла на высшие понятия о чести, что никак не согласовывалось с попыткой рыцарски облагородить целое сословие.
Основа рыцарства — свободная личность, сохраняющая принципы чести и в отношениях с высшими, включая монарха, тогда как царь-рыцарь постоянно подавляет личную свободу.