Страна Лимония

От такого театра спать всем совершенно расхотелось. Дядя Юра заварил себе и всем желающим чай с мятой и принес из кухни хлеб и варенье, Женька забралась с ногами на стул, натянула майку-рябчик на колени, и принялась лопать варенье и заедать его хлебом, ну и Серёгу тоже позвали. Юрий Александрович придирчиво рассматривал фотографии, большую часть бросал под стол как неудавшиеся, некоторые же прятал в альбом.

– Женька, Женька, – приговаривал он. – Тебе не анархисткой, тебе артисткой надо быть. В тебе, чертовке, талант сценический пропадает. А ты жизнь на чёрти что растрачиваешь.

– Я не растрачиваю, – отвечала Женька с набитым ртом. – Я борюсь. Против демократии и за свободу народу.

– Причем тут демократия… – вздыхал Юрий Александрович. – Что ты в демократии понимаешь!

– Я что надо понимаю, вы не думайте! В Америке была демократия – стал кризис и депрессия. У нас пытались собезьянничать – стало хуже, чем было. Нацболы пришли. Разве это правильно, когда важные решения принимают путем демократических опросов прохожих на улицах?!

– Неправильно, конечно, но при чем тут демократия?!

– Так это же она и есть.

– Нет.

– Не спорьте, дядя Юрочка, вы отстали от жизни, как все эльтеры. Народ должен быть свободен. Ведь это же ужас какой-то, когда Лимонов давно уже помер, а все еще указы подписывает!

– Ерунда, это Шойга подписывает.

– Но от имени Эдьки Лимонова!

– Это традиция такая. И чтобы с большевиками не ссориться. Не один черт, кто подписывает?!

– Не один. И это не традиция, а тирания. А будущее – за анархией. Анархия – мать свободы.

– Порядка.

– И порядка тоже. При анархии никто никого не угнетает. Потому, что если будешь угнетать – тебе сразу люлей навешают.

– Кто?

– Анархисты, кто же еще.

– И чем же тогда анархия от тирании отличается?

– Тем, что не тирания! Что вы придираетесь всё, дядя Юра?! Вы еще скажите, что против зла и угнетения не надо бороться!

– Не надо, – сказал дядя Юра.

Крыса фыркнула, едва не подавившись хлебом с вареньем.

– Не надо, – повторил дядя Юра. – Добро не борется со злом. Это, наоборот, зло борется с добром. Извечная борьба Зла с Добром.

– Козла с бобром, – язвительно сказала Крыса. – Бобр добр, козёл – зёл.

Серёга вспомнил, что знавал одного соседского козла. Тот, действительно, был неприятным, мстительным животным. Бобров же Серёга видел только на картинках в учебнике биологии. Были ли они добрыми, Серёга не знал. Наверное, были, раз Крыса так говорит.

– Добро не борется со Злом, – развивал тему дядя Юра. – Добро просто есть. Как корова, как трава. Ни на кого не нападает, растет себе под солнцем и радуется жизни. А Злу это ненавистно. Потому что, Зло завидует Добру, оно так не может – жизни радоваться. И Зло стремится Добро извести. Как волк корову. Или как сапоги траву.

Серёга подумал о своих резиновых сапогах. Разве они злые?!

– У Аркадия Аверченко, – говорил дальше дядя Юра, – есть замечательный рассказ под названием "Трава, примятая сапогом". Сто лет уже этому рассказу. Смысл его в том, что растет трава, зеленая и мягкая, но вот пришли сапоги, а в сапогах – большевики, и растоптали траву, вмяли ее в землю. Думают – победили. Но большевики уйдут, и трава снова поднимется, снова зазеленеет. Уже и большевики вместе с сапогами будут убиты и сгниют в земле, а трава будет расти и зеленеть. Она победит, а не сапоги. Не сразу, но победит. Без борьбы, без выстрелов. Большевики не вечны, трава и добро вечны. Они останутся, а большевики уйдут.

– Да-а… – протянула Крыса. – Уйдут они, как же! Когда верблюд и рак станцуют краковяк.

– Тверская улица, кудахчет курица, когда ж уйдут большевики, – пропел вполголоса дядя Юра. – Да, сто лет прошло, а они все еще здесь. Что ж, татары триста лет правили. А ведь ушли же.

– Или их заставили, все-таки?

– Заставили, – согласился дядя Юра. – Но не войной. Не убийствами, и не мечами с копьями. Все это было, конечно. Но татары ушли добром. Не были разбиты, сами ушли. Ихний хан потом недолго прожил, свои же татары его через годик зарезали. Зло уничтожает себя само.

– Вот так вот прямо само и уничтожает?! Вот так вот прямо – взяли и сами ушли?!

– Уничтожает, так или иначе. Волк задерет одну корову из стада – и придет ему конец от мужицкого ружья. Ел бы кроликов, как положено – был бы жив.

– А кроликов бедных есть – это не зло?!

– Это не зло. Это порядок такой. Будет есть слишком много – кролики кончатся, и волк зиму не переживет. Сам себя накажет.

– Лучше я его сама накажу, из ружья. Пока он всех кроликов не съел.

– Ну и получится, что ты на стороне зла, на стороне ружей и сапогов. Ты этого хочешь?

– Я хочу, чтобы народ был свободен, и кролики тоже. И я не на стороне зла.

– Если ты борешься – вашими анархическими бомбами и кастетами – то ты на стороне зла. Если не борешься, а живешь и жизни радуешься, то – на стороне добра.

– Но ведь нельзя же так! – крикнула Крыса и вскочила. – Если зло нападает на добро – надо со злом бороться! Это же правильно – бороться! Что, смотреть, что ли, как корова какая, пока волк все стадо не загрызет?!

Юрий Александрович тоже встал. Серёга подумал, и встал тоже, за компанию.

– Я тебе на примере покажу, – сказал Крысе Юрий Александрович, беря её за локоть. – Встань вот здесь. Ты будешь – беззащитное Добро.

– Я буду добрый кролик, – согласилась Крыса и попрыгала на месте.

– Серёжа, подойдите сюда, встаньте сбоку. Вы – на стороне Добра, на стороне всех кроликов вместе, и Женьки в частности. Вы ведь на её стороне, молодой человек?

– А то! – ответил Серёга.

– Прекрасно. Значит, она – это Добро, а я временно буду на стороне Зла. Вот смотрите, я беру в руки вот этот здоровенный словарь, очень тяжелый и твердый. Очень больно бъется. Приготовились? И я хочу ударить Женьку словарём по голове!

Юрий Александрович шагнул вперед, замахиваясь толстым томом, Крыса взвизгнула и присела, закрывая лицо руками и живот коленом, а Серёга просто автоматически дернулся наперерез, поймал в воздухе опускающийся уже словарь, и вырвал его у Юрия Александровича из рук. Мгновение он раздумывал, не врезать ли дяде Юре в обратку этим словарем по седой голове, но фотограф уже и сам отступил назад, наклонил голову набок и улыбнулся. Серёга подумал, положил словарь на пол, и отодвинул его ногой подальше от дяди Юры.

– Вот, – сказал дядя Юра удовлетворенно. – Я не ошибся. Теперь понимаете?

Серёга кивнул, а Крыса спросила:

– Что понимаем?

– Понимаете, как надо поступать? – продолжал дядя Юра. – Не надо бороться, надо защищать. Очень просто – за-щи-щать. Если больше нечем, то защищать собой, заслонять телом. Поняли? Не меч я вам несу, но щит.

– Ну, ладно, он пусть защищает, – сказала Крыса. – А мне-то тогда что делать, по-вашему?! Матом ругаться, что ли?!

– Ты же кролик, – развел руками дядя Юра. – Убегай! Скачи, путай следы! Убегать не стыдно, стыдно позволить себя съесть. Стыдно побояться придти на помощь.

– Херня какая-то, – сказала Крыса сварливым голосом. Она отошла к дивану, села, и плюхнула на колени подушку. – Так все начнут бегать. Я не хочу убегать! Я вам не трусливый кролик какой-нибудь. Это мой город, пускай нацболы сами убегают. Как ваши татары, триста лет назад.

– А кто тогда страной управлять будет, дорогая моя?

– Кто останется. Народ.

– А народ может?

– Может. Нацболы не дают только.

– А народ хочет?

– Захочет.

– Когда народ управляет, это и называется – демократия. Представительная. Народ управляет через своих представителей. А ты же против демократии.

– Если демократия народная, то я не против. Пусть представляют. Вот вы, дядя Юра, и будете нашим представителем.

– Спасибо сердечное. Только я не хочу.

– Не хотите служить народу?! Если мы вас выдвинем – будете.

– Женька, Женечка… Ты не понимаешь, – дядя Юра подошел и сел рядом с Крысой. – Ты думаешь, что человек идет во власть служить народу? Это большое заблуждение, девочка моя, и не только твоё.