Вашингтонское убийство

— Серьезно, Сар? А ведь мы все видели их своими собственными глазами — тогда вечером, в саду...

— Что ж, я хорошо это помню, еще бы! В тот вечер Том выпил лишнего, Никки воспользовалась случаем и полезла его целовать — нарочно у всех на виду. Конечно, я была взбешена, но мы с ним все это обговорили и помирились до моего отъезда.

Этель только вздыхала в ответ и удрученно качала головой, так что тряслись сизоватые мешочки у нее под глазами.

— О господи, какая досада!.. Это я не о Никки — все знают, что, когда дело доходит до брюк, она сущая разбойница. И зачем ей только понадобилось женить на себе моего сына — ну, да ладно, я не о том... Какая досада, что мы всего этого не знали раньше!.. Понимаешь, когда ты не явилась на похороны...

И она сделала вид, что не в силах совладать со своим волнением.

После короткой заминки Сара сказала ровным голосом:

— Когда пришла телеграмма о Томе, я была в Дамаске, лежала в больнице со сломанной ключицей и вся в синяках. Я попала в Сирию в разгар антиамериканских волнений, и мою машину перевернули вместе со мной.

— Да что ты говоришь! А мы понятия не имели.

— В газетах об этом ничего не было. Как раз в тот момент я засекла интереснейший материал, и, чтобы не упустить его, мне лучше было не поднимать шума. Именно тогда и пришла телеграмма о Томе. Я поднялась с кровати, упала, вывихнула ту же ключицу, и тут со мной случился шок — так мне по крайней мере. потом сказали. Когда я очнулась, то лежала в постели в сильном жару. Один из сирийских врачей запросил телеграфом мою газету, нельзя ли отложить похороны до моего возвращения. Они ответили, что, когда смерть наступает от столбняка, кремацию лучше не откладывать, и не буду ли я возражать, если панихида состоится в назначенный день,— Керк так советует, а когда я вернусь, можно будет отслужить другую панихиду. Так что я им телеграфировала, чтобы они действовали без меня.

— О господи! — воскликнула Этель.— Тогда все ясно. Ведь мы знали о тебе только то, что нам сообщили в твоей редакции, а они сказали, что связались с тобой и что сейчас ты вернуться не можешь. Вот мы все и решили, что ты на Тома в обиде.

Она горестно развела руками — засверкали бриллианты на перстнях, тихонько звякнули усыпанные драгоценными камнями браслеты.

— Да, Сар, но почему же ты не приехала сразу, как только вышла из больницы? Ведь тут у тебя была масса дел — всякие практические вопросы.

— Все эти практические вопросы — наследство и тому подобное — уладило за меня информационное агентство, где работал Том. У него с ними был контракт: все, что он у них печатал, и все его архивы принадлежат им, так что мне тут делать было нечего. Чего же ради было мне приезжать? Моя газета предложила, чтобы я осталась за границей в качестве специального корреспондента, а мне работа была просто необходима. Я должна была полностью взять себя в руки, прежде чем возвращаться в Вашингтон. Ведь это нетрудно понять.

Вдруг Сара почувствовала, что слова ее могут быть истолкованы как попытка оправдаться, и внезапно умолкла, раздраженно нахмурив брови. Потом спросила:

— Как бы это нам попасться на глаза Керку?

— А мы сделаем проще,— сказала Этель и звучным голосом выкрикнула: — Керк!

Крепко сколоченный молодой человек с преждевременными морщинами на лице тотчас же обернулся и, невнятно извинившись перед собеседником, опустил свой бокал на поднос и торопливо направился к ним.

— Сар! Вот ты и вернулась!

Он взял ее руки в свои.

— Налей ей чего-нибудь, Керк. А я поищу Джерри. То-то он обрадуется!

Этель вихрем помчалась через зал, и парик ее пламенел, как сигнальный огонь.

— Ты не сообщила в телеграмме, каким самолетом летишь. А то бы я встретил тебя в аэропорту,— посетовал Керк.

— Вовсе незачем было тебя беспокоить. Я позвонила Этель, переоделась с дороги и сразу поехала сюда.

Он оглядел ее с головы до пят — тщательно, вдумчиво.

— Ты похудела. Лицо стало... ну как бы это сказать... тонкое. Прямо точеное. Но ты, как всегда, прелестна. Мне нравится твоя прическа. Кажется, это называется «поэтический сумбур»?

Но Сара словно не слышала его.

— Вот что, Керк. На прошлой неделе, когда я добралась до Гонконга, меня там ждало письмо. От Тома.

— От Тома?

Керк недоверчиво посмотрел на нее.

— Вот именно,— подтвердила она спокойно.— Он написал мне дня за два до смерти. Письмо шло за мной чуть ли не полгода, через всю Азию. Дело, видимо, в том, что я нигде не задерживалась надолго, и оно никак не могло меня нагнать.

Керк молчал. Между бровями у него пролегла чуть заметная складка.

— Том писал мне, что напал на след одного очень важного материала, что в истории этой замешан один из наших друзей, дело крайне неприятное, и чтобы я не удивлялась, когда до меня дойдут об этом слухи.

Помедлив немного, Керк спросил:

— И он этого друга назвал?

— Ну, об этом я предоставляю тебе догадываться самому. Во всяком случае, сопоставив письмо с тем, что его уже... в общем, со всем случившимся, я основательно призадумалась.

— Понятно.

Керк снова посмотрел на нее долгим взглядом.

— У меня и у самого возникли кое-какие подозрения.

— Вот как? Почему же ты ничего мне не сообщил?

— Фактов-то у меня не было. Ну, просто так,— сомнения, что ли.— Он еще сильнее нахмурился и теперь глядел на Сару довольно сердито.— Да и потом, я решил, вряд ли стоит тебе докучать.

— Ох, Керк, и ты туда же!

— А чем я, собственно, виноват? Когда ты наконец стала писать мне, письма твои были такие — ну, сухие, холодные, деловые, иначе не скажешь.

Она поежилась.

— Сколько раз я пробовала описать тебе, что у меня на душе. И ничего у меня не выходило — слова, слова. В конце концов я и пытаться перестала. Да и что тут можно сказать? Я любила Тома, а его уже нет. И точка.

Керк раздраженно пригладил мальчишеские вихры, странно контрастировавшие с его озабоченным лицом.

— Что же заставило тебя вернуться сейчас? Письмо Тома?

Она помедлила. Потом сказала:

— Я все-таки не могу до конца разобраться: что же случилось в тот вечер? В вырезке, которую мне прислали из редакции, сказано только, что Том оцарапался в саду у Чиверов о розовый куст и заболел столбняком. Я так и не поняла, почему помощь не была оказана своевременно, но мне оставалось одно — смириться с фактом. Я чувствовала себя — ну, как тебе объяснить — совершенно пустой. И все-таки в этой пустоте все время шевелилось что-то... Какое-то сомнение... А когда я получила его письмо, то вдруг...

Она замялась.

— Ты решила, что это не был несчастный случай — сказал он напрямик.

— Просто я хочу во всем удостовериться сама.

— Что́ же ты надеешься разузнать? Ведь прошло уже столько времени!

— Сама ни знаю. Но я должна сделать все, чтобы выяснить, что же все-таки произошло. Должна, понимаешь? — Она уже не говорила, а кричала. На них стали оборачиваться, и Керк предостерегающим жестом коснулся ее руки.— Я подумала: если приеду сегодня к Чиверам, то смогу повидать всех разом. Ты мне поможешь?

— Конечно, помогу. Если только вообще что-нибудь можно сделать. Откровенно говоря, я даже не представляю себе, с чего начать. Я думал об этом все ночи напролет, и кое до чего додумался. Но что касается доказательств...— Он пожал плечами.— Где письмо Тома? Пожалуй, начнем с него.

— Оно у меня с собой.— Сара потрогала свою черную сумочку.— Я тебе его потом покажу.

Тут на плечи ей легли чьи-то руки, и густой бас у нее за спиной прогудел:

— Добро пожаловать, Сара Бэртон!

Высокий, красивый седоволосый человек в спортивных брюках и в куртке явно от другого костюма обнял ее — не совсем по-родственному — и крепко поцеловал в щеку.

— Привет, Джерри! — сказала она с улыбкой.

— Что это ты собираешься показать Керку? Я подслушал. Надеюсь, такое, что можно и мне посмотреть?

Смех его прозвучал с неподдельной сердечностью, с этакой заразительной веселостью мальчугана, восхищенного собственным остроумием.