Месть Владигора

— Ну что вы, лешие, спать не даете? — грозно проговорил Владигор, появившись на крыльце. — Какое такое дело вас взгомозило [9]?

— Да вот, — отвечал Киряй, — стоим мы у зелейной мельницы и слышим…

— Не так ты говоришь! — перебил Киряя Водомут. — Не слышим, а видим!

— Да, верно, не слышим, а видим, что кто-то в темноте под стену мельницы валежник подсыпает, а после из горшка стал уголья на валежник сыпать. Ну тут и догадались мы, что задумал лихоимец мельницу поджечь! Вот, привели к тебе, княжеская милость.

Владигор, зная, что в доме мельничном хранились все запасы пороха, в которых видел он средство для будущего величия, взъярился:

— Что, мельницу поджечь? А ну-ка в дом мой сего проказника введите! Уж поговорю я с ним!

Быстро в горницу вернулся, зажег сразу пять лучин от тлевших в очаге углей, но, когда осветилась горница и пал свет на лицо вошедшей Путиславы, князь едва не вскрикнул. Давно догадывался он, что жена умершего по его приказу брата не простит ему смерти своего супруга, но сейчас негодование всколыхнуло душу Владигора, забывшую о том, что кто-то может быть недоволен тем, что он творит.

— Ну, Путислава, скажи-ка, что делала у мельницы? — спросил он, едва скрывая гнев.

— Что? Да ведьмин твой амбар со всем зельем спалить хотела, — откровенно призналась Путислава.

— Отчего же «ведьмин»? Я сам эту мельницу делал, и не тебе судить, что там за зелье и для какого случая припасено.

Путислава отвечала князю гордо и прямо:

— Для какого случая, не знаю я, но не во благо людям ты все это заготовил. Если уж к брату любовь забыл да на смерть его обрек, на тризне его не был, то ничего хорошего синегорцам от князя такого ожидать нельзя. Зло ты им готовил, подчинившись иноземцу, в котором вижу я не посланника страны далекой, а чародея Краса, от коего ты сам же и пострадал когда-то.

Владигор даже пошатнулся, услышав сказанное Путиславой.

— Да что ты врешь! Какой там Крас! Крас умер!

— Не умер он. Такие не погибают. Говорил мне Велигор, что и сам ты под Ладором силу его ощущал. Теперь же к тебе пришел под видом посла заморского. Ну, дело не мое — ищи себе усладу в производстве огненного зелья. А только погубишь ты не одного себя, а всех синегорцев.

Князь рассмеялся. Он давно уж представлял себя правителем не только Синегорья, но и всех земель окрестных, а поэтому всякого, кто помешал бы ему идти по избранному пути, он без зазрения совести готов был уничтожить.

— Ты… баба глупая! — прошипел Владигор, потрясая кулаками перед лицом Путис лавы. — Тебе ли знать, что я задумал? Да ведаешь ли ты, что это зелье всех нас осчастливит? Не потеряв ни одного воина, войду я завтра в Пустень, стену его разбив. Ты же все начинание мое собралась разрушить! Всех синегорцев по глупости своей задумала на смерть обречь!

— Да не я, а ты их на погибель обрекаешь! — вскричала Путислава. — Коли зло к тебе, точно зараза, прилепилось, так чего же от тебя и ждать? Или ради подданных своих будешь воевать?

Владигор, понимая, что в словах Путиславы есть правда, еще сильнее обозлился. Не только поджигателем, не одним лишь противником всех замыслов его явилась, а обвинителем, не верящим, что ради народа синегорского задумано все дело с мельницей пороховой.

— Стража! — закричал князь громко. — Ко мне!

Когда вбежали воины, Владигор сказал им:

— Отведите сию жену в ее избу да крепко за ней смотрите. На рассвете будет казнена она как вредительница делу общему! На сто кусков порежем ее тело!

— Да будь ты проклят, злыдень! — только и успела прокричать Путислава, когда воины поволокли ее из дома, и еще долго звучал в ушах Владигора этот крик, но холодным оставалось его сердце, желавшее лишь великой власти.

Уж как прознала Любава о том, что Путислава схвачена у мельницы и приговорил ее Владигор к смертной казни, то одной Мокоши, покровительнице женщин, известно было. Еще не занялся рассвет, а Любава уж прибежала к домишку, где под караулом томилась в ожидании смерти Путислава. Когда два воина ей путь загородили, сказала им грозно:

— Что, княжеской сестры не узнаете?! А ну-ка копья прочь!

Стражники тотчас пропустили Владигорову сестру, Любава же, войдя в горницу, присела на постель, на которой лежала Путислава в темноте.

— Что, сродственница, доигралась? — спросила Любава, нежно взяв за руку Путиславу. — Супротив самого Владигора идти решила?

— Не Владигор он, — едва слышно отвечала Путислава. — Силой нечистой он проникся, замысел его я разрушить хотела, за это ждет меня злая казнь поутру. На сто кусков разрезать обещали. Где в наших землях видели такие казни? Красомзлодеем они измышлены, и брат твой злодею служит.

Любава помедлила с ответом, потом сказала:

— Казни твоей не допущу, а Владигору верю, как самой себе. Заблудился он только. Беги из стана, Путислава. Шубу мою надень, убрус. Воины видели меня в одежде этой — тебя пропустят.

— А ты как же?

— Обо мне не беспокойся. Неужто Владигор меня, сестру свою, решится наказать? Беги отсюда! Рядом с моим домом войдешь в конюшню, выбери коня, который понравится тебе. Скачи куда глаза глядят, только подальше от Владигора. Не шутит он — на рассвете, как обещал, казнит жестокой казнью, хоть и будет потом жалеть об этом.

Любава силой Путиславу с постели подняла, голову своим убрусом обвязала, на плечи ей накинула шубейку, поцеловала в обе щеки.

— Ну, иди. Пусть Мокошь тебе в дороге помогает.

Путислава руку Любаве поцеловала и вышла на крыльцо. Стража, пребывая в полудреме, на женщину, обряженную в Любавину одежду, взглянула мельком, не задержала, и Путислава беспрепятственно скрылась в темноте ночной.

Под городской стеной уже была тайно выкопана нора большая, десять дубовых бочек с зельем поместилось в ней, для поджога пороха не хватало только одной вещицы. Крас, следивший за работами, спросил у Владигора с ухмылкой:

— Ну, ван, как бы ты поджег сей порох, чтобы самому на воздух не взлететь?

Владигор подумал. Ответил чародею не сразу — не хотелось в грязь лицом ударить.

— Как? А сеном сухим обложил бы, валежником. Загорится дерево, а после и бочки займутся.

— А ведь нам надо бочки землей накрыть, чтобы неприметны были для стражи городской. Как же твой хворост будет под землей гореть? Погаснет, на бочки не перекинется. Не годится твой способ. Пошли-ка, покажу тебе, как нужно изготовить веревку огненную, способную под землей гореть неприметно.

В доме Владигора Крас взял горшок. Бечева пеньковая в сорок локтей длиной была уж приготовлена. Рядом с горшком мешки с селитрой находились, с серой, измельченным углем ольховым. В горшок чародей немного плеснул водицы, после сыпанул селитры, серы и угля. Бечевку погрузил в раствор, поставил на огонь и стал нагревать смесь, палочкой помешивая.

— Поварится, поварится веревка да и примет в себя пороховой состав. По бечевке побежит огонь — не угасишь, не остановишь. Только и будет потрескивать, искры извергая!

Когда выкипела в глиняном горшке влага, Крас осторожно извлек из горшка веревку.

— Ну вот, ван, пусть теперь подсохнет, и можно начинать!

— Сегодня утром? — Не терпелось Владигору стать обладателем столицы Грунлафа.

— Коли хочешь, на рассвете иди на приступ, только воинов, думаю, тогда пора скликать. Растолкуй им хорошенько, что теперь не будет ни ям с кольями, ни частокола. Проломим стену так скоро, что и моргнуть твои ратники не успеют. А там — врывайтесь в город да режьте всех, кто встретится на вашем пути. Только помни — уж если задумал стать императором, жалость к врагам изгони из сердца своего.

…Синегорцы выходили из землянок хмурые. Князю своему верили немногие, но роптать не смели, да и велел говорить Владигор младшим командирам так: «На этот раз промашки не будет. Точно в открытые ворота войдете в Пустень. Князь на три дня отдал столицу Грунлафа в ваше распоряжение, а в городе и бабы, и запасы пищи, и мед, и пиво, и теплые жилища. Не жалейте пустеньцев — лишь одних себя жалейте!»

9

Встревожило. — Прим. автора.