Страница 76 из 88
– Всех попрошу выйти вон, – сухо приказал Горемыков, уставясь в одну точку перед собой.
– Ой, чего ты так мрачно? – хихикнул Бес. – Умирать, что ли, собрался? Да я ж тебе тогда с этим помогу!
– Всех попрошу выйти вон, – снова повторил Горемыков без всякого выражения.
Алексей встал, но Бес усадил его на прежнее место.
Благо застонал:
– Гоните нас?.. И меня, который только добра вам, Горемыков, желает? Ведь душа не может бродить одна-одинёшенька где-то без тела?.. Ведь тогда вы умерший человек, а не живой!
Разговор приобрел неожиданно философско-мистический оттенок и Алексей не замедлил присоединиться, он произнес:
– Мы говорим о человеских душах, так? А сколько этих самых душ погубил Горемыков? Говорите, у него души нет и душа его блуждает где-то без тела или части ее?.. А сколько покалеченных душ в нашем городе Новопотемкино? Сколько стало душ глухонемых, которые не видят горя человеческого вокруг? Или стараются его не замечать – так будет легче и спокойнее жить?! Сколько стало у нас лживых душ?
– Вы предлагаете нам заняться подсчетом этих душ? – удивился Благо.
– А что?
– Нет, не для этого мы сейчас сюда явились, – ответил Благо, – мне лично надоело находиться вне тела, к тому же хочется исправить Горемыкова, сделать его хорошим душевным человеком!
– Пустая затея, – сказал Бес, глядя на Благо.
– Вы разве не согласитесь со мной? – спросил Алексей, смотря на обоих двойников Горемыкова.
– М-да, неплохо сказал, – похвалил Алексея Бес, с иронией глядя на молчащего Горемыкова. – Ну, чё, Горемыков, молчишь? Сказать тебе нечего?
Горемыков молчал, уставясь в одну точку перед собой; пить водку больше он не хотел, вспоминая недавнюю встречу с Бесом, и говорить с Бесом или Благо тоже – он хотел только, чтобы они исчезли из кабинета так же внезапно, как и появились, но исчезать пока они не желали. Тогда как же их вывести и кто их может вывести? Ведь тогда вошедшая охрана или милиция увидят к своему удивлению не одного Горемыкова, а сразу трех! И где гарантия того, что именно он останется сидеть в начальственном кабинете, а не Бес или Благо? И где гарантия того, что он не окажется в сумасшедшем доме вместе с посаженным им туда Писаренко?! Вот поэтому Горемыков молчал, лихорадочно думая, что же предпринять, но ничего такового придумать не мог.
– Мэр Горемыков молчит, – огорчился Благо, – возразить ему нечего.
– Да, молчание – знак согласия, – продолжал Алексей, – сколько вокруг него тех, кто живет по двойным и тройным стандартам!.. Сколько душ, испорченных им; они, эти глухонемые и лживые души, становятся послушыми ему. Он создал квазиидеальную матрицу общества, которое живет в идеализированном гламурном мирке, где всё якобы хорошо! Но общество тогда не может развиваться, у нас в городе создалась какая-то пустота, стабильная и застойная пустота, в которой нет развития! Новое дежа вю!
Горемыков не выдержал, холодно глянул на Алексея и процедил тихо сквозь зубы:
– Всё, хватит… Идите все вон… И ты тоже… Устал я…
– Ну? А выборы как же? – хихикнул Бес. – Ведь ты хотел добиться, чтобы Видотрясов снял свою кандидатуру с выборов?
– И что с того? – спросил Горемыков обоих двойников. – Вы оба явились мешать мне вести с ним беседу?
– Беседу? – усомнился Благо, удивленно глядя на Горемыкова. – Или были намеки, угрозы депутату? Его газету закрыли, милиция останавливает его по непонятной причине, ведут в отделение. Дальше в том же духе будет?
– Потом Видотрясова назовут английским шпионом, хи-хи! – ехидно сказал Бес, снова фамильяно хлопая Горемыкова по плечу.
– Идите все вон, – тихо сказал Горемыков, чувствуя, что его вот-вот хватит апоплексический удар.
– Жалко вас, Горемыков, – признался Благо, вздыхая, – без души живете… Мертвый человек!.. Сколько душ сгубили! Сколько еще людей загубите! И сказать вам нечего нам, нечего нам возразить, доказать свою правоту… Ваша диктатура закона обернулась вашей личной диктатурой!
– В одну шляпу двое не влезут, – пробубнил Горемыков.
– Ах, это он намекает нам на то, что двух мэров быть не может, – хихикнул Бес. – Командует новым дежа вю только один Горемыков!
– Печально, что Горемыков не хочет иметь души. – тоскливо произнес Благо.
– Хи-хи! А тебе еще более печально, что должен опять где-то бродить? – хихикнул Бес.
Алексей заметил в углу кабинета небольшие весы и спросил:
– Взвешиваетесь на весах, да?
Но Горемыков промолчал.
– Он думает, что увеличит свой вес на двадцать один грамм, – предположил Благо, – но нужно не только желание вновь обрести свою душу. Нужны благородные, честные поступки, а…
– Пошли все вон, – снова тихо повторил Горемыков. – Мне плохо, очень плохо… Ты, Видотрясов, тоже убирайся, бесполезно с тобой болтать…
Но Бес даже не пошевелился, не желая уходить, и засмеялся:
– Ой, Видотрясову мэр наш очень вежливо разрешил удалиться!.. Ха-ха!.. А потом его на улице снова остановят наглые менты или агенты в темных плащах?
– Ладно, мне оставаться здесь больше смысла нет – Горемыков и на этот раз меня не понял, решил Благо, после чего он неожиданно исчез, как и неожиданно появился.
Бес хлопнул Горемыкова по плечу и спросил:
– Ну, молчишь, да? Пуст ты, как опорожненная бутылка водки… Серый костюм ты, а не человек!.. Твоя душевная нагота видна даже невооруженным глазом. Я даже стриптиза твоего сейчас не требую. Прощай, серый костюм!..
С этими словами Бес исчез.
В кабинете остались мрачный Горемыков с покрасневшим и потным лицом и Алексей. Через минуту Алексей решил, что больше ему делать нечего, попрошался и вышел из кабинета.
В приемной, кроме секретарши Анны, никого не было. Она с интересом посмотрела на задумчивое лицо Алексея, думая, что он что-то расскажет ей, но ошиблась – Алексей прошел мимо ее молча.
Оставшись один, Горемыков сидел молча минут пять; голова разрывалась от сильной боли, будто ее сверлили и раздирали на части, а шум в ушах нарастал и нарастал. Он ни о чем не думал, только зачем-то промямлил излюбленное словечко:
– Нарашить…
Но на этот раз сказано оно было без пафоса и очень тихо, без выражения, очень буднично, а самое главное – его никто не слышал и никто, никто не интересовался его высоким мнением по какому-либо вопросу.
– Усиливать… – произнес он другое любимое словечко Горемыков очень тихо, по инерции.
В дверь постучали.
– Да, войдите, – чуть громче сказал Горемыков, тоскливо смотря на дверь – он не желал никого видеть, но в то же время ему стало очень одиноко одному и хотелось с кем-то поговорить просто по душам, но не с недавними гостями.
– Раз… разрешите? – Дверь приоткрылась и в кабинет вошел неспеша его зам Мокрый.
– Да, входи.
Мокрый внимательно посмотрел на мрачное покрасневшее лицо мэра и испугался:
– Ой, вам п-п… плохо?
– Плохо? – переспросил Горемыков и ответил: – Да, плохо, очень плохо…
– Может, скорую?
– Нет, сядь и слушай… Голова трещит, но очень скверное настроение. До тебя у меня двое типов появились, утверждали, что у меня души нет.
– Че… чего не… нет? Души?
– Ой, как ты надоел мне со своими заиканиями… У тебя есть душа?
Мокрый неопределенно пожал плечами:
– Кто его з… з-з-нает… Душа? Я как-то обходился без этого… Хотя… хотя считают, что она есть у к… к-к… аждого человека.
– Кто так считает? – не понял Горемыков.
– Народ считает.
– Гм, а ты тогда кто?
– Тоже народ… Ой, что вы хотите от ме… меня?
– Есть у тебя душа или нет? – повысив голос, недовольно спросил Горемыков.
– Ой, Демид Демидович, не знаю я того, – воскликнул Мокрый, стараясь не смотреть на мрачное лицо начальника. – Уж п-п-пристали… Говорят, когда человек умирает, душа его вылетает из тела.
– Куда?
– И этого я не знаю… Мы еще многого не знаем, Демид Демидович, что творится в природе.
– Так, у тебя есть душа или нет? – допытывался Горемыков, на минуту забыв о сильной головной боли.