Учебник рисования

Касательно же целей застолья у Кузиных профессор Татарников заблуждался, как это часто случается с историками, которые слишком большое значение придают фактам. Как известно, факт устанавливается путем наблюдения, а возможности наблюдателя ограничены. Стоило Сергею Ильичу покинуть гостеприимный дом, отцу Николаю Павлинову отбыть с шофером, Голде Стерн с Розой Кранц отправиться спать в узкие девичьи постели, а Питеру Клауке возвратиться в гостиницу, как Герман Федорович Басманов повернул разговор от искусства к политике.

— А знаешь, Борис Кириллович, — сказал он, тыча Кузину по старой аппаратной привычке, — хватит тебе по углам-то отсиживаться, работать надо.

— Вы о чем? — спросил Кузин, который над лекциями и статьями корпел день и ночь.

— Нечего на печи сидеть, дело надо делать! Вот чего!

— Что вы в виду имеете?

— А то, что демократической оппозиции в стране нет, вот что. Ты сам вокруг посмотри, есть у нас конструктивная оппозиция, а? То-то!

Борис Кузин оглянулся по сторонам, увидел гостей, жену, холодец, подумал и сказал:

— Но ведь есть партия Тушинского.

— Владькина карманная партия? Ты про это быдло, что ли? Что, всерьез?

— Но — как ее ни называть — это правое крыло парламента.

— Сказал бы я тебе, чье это крыло. Владька наш болтун и враль большой. Язык у него без костей и ответственности никакой. А нужен человек, готовый власть взять.

— Как, — ужаснулся Кузин, — власть взять? У кого? Когда?

— Не завтра, конечно, а в перспективе. Ведь должны у нас в России демократы прийти к власти?

— Рано или поздно.

— Вот и я говорю: плох тот либерал, который не хочет стать диктатором. Верно? Готовиться надо.

— Как это — готовиться?

— А так, что создавать партию с настоящей программой. Регионы поднимать, первичные ячейки налаживать. А то развели говорильню — из пустого в порожнее. Демагоги, Борис Кириллович, они и в парламенте — демагоги.

— Но Тушинский как раз экономист, — растерянно заметил Кузин, — у него экономическая программа есть.

— Подумаешь! Я этих программ, милый друг, за последние пять лет наслушался — тошно! Экономистов сто штук хоть через час приведу! Объявление повесь — табунами поскачут. — Басманов изобразил, что готов от презрения плюнуть в тарелку с холодцом, но не плюнул, разумеется, коронками только сверкнул. — Подумаешь, Карл Маркс сыскался! Чикагская школа! Экономист он, видите ли! Ты мне идеологию демократическую нарисуй! Модель общества построй! Власть возьми в стране! А, страшно? То-то. Потому работать надо, а не в кресле сидеть. Это задача, Борис Кириллович, — твоя. Чья ж еще?

— Ветеран партии прав, — посмеялся Луговой и махнул в сторону Басманова рукавом, — вы подлинный интеллигент, Борис Кириллович, у вас есть то, чего Тушинскому не хватает: авторитет мыслителя. Не технолога — понимаете разницу? — но мыслителя.

— Но — мыслителя; никак не диктатора. Этих талантов, — осторожно сказал Борис Кузин, — я за собой не наблюдал.

— Но что же есть мысль, — улыбнулся ему Луговой, — как не власть?

— Вы хотите сказать, что Фауст неправ, противопоставляя мысль и дело?

— Я хочу сказать, что цивилизации в России не Адам Смит, а Ян Смит нужен.

— Пора, Борис Кириллович, пора!

— Вы что же предлагаете мне пост Тушинского в парламенте? Сместить его? Простите, — сказал Кузин, — но такие интриги дискредитируют саму демократическую идею.

— Верно! Еще как дискредитируют! Зачем Владьку смещать? На кой ляд? В конце концов, он создал партию, так пусть и правит у себя на пирах. Они там банкет за банкетом закатывают и перепелов с шампанским жрут. Знаешь, как Владьку его шестерки называют? Владыка! Пожалуйста тебе! Ну и ладно, не жалко! Идею вот жалко — пропьют, проболтают. Их партию мы и задаром не возьмем. А нам надо другую партию создать — настоящую!

— Разве ты не всегда этого хотел? — и у взволнованной Ирины, как показалось Борису Кузину, на глазах появились слезы.

— Мы давно этого ждем от вас, Борис Кириллович, — сказал Луговой. — Сказано в Писании: если не я, то кто же? И если не сейчас, то когда же?

— Однако кто же я такой? Никому не известный интеллигент, — сказал Борис (он продолжал спорить, но голос его, против даже его намерений, уже сделался иным: уверенным, властным). — Как мне соревноваться с популярным оратором?

— Переговоришь ты его, Борис Кириллович! Пари — хочешь? Ну спорим на «Арарат» пять звездочек?

— И потом, правомерно ли создавать в одном парламенте две партии с одинаковой политической целью, с одинаковыми идеалами? Пусть — и я согласен с вами — наша программа более фундированна и научна, однако для, так сказать, обывателя, для поверхностного взгляда — в ней будет много общего с программой Тушинского. Этично ли это?

— А многопартийность-то на что? На что же тогда многопартийность, я тебя, Борис Кириллович, спрашиваю, а? Мы все-таки не при Советской власти живем, у нас теперь сколько захочешь партий, столько и будет. Вон у герра Клауке поинтересуйся, у них, небось, партий — как колбасы в магазине: на любой вкус.

— В искусстве соцреализм отменили: теперь валяй как хочешь, — а политика чем хуже?

— В конце концов, у одних своя правда, у других — своя.

— Хотите к зеленым, хотите к красным — пожалуйста.

— А можно и к голубым, — и страшный глаз Басманова подмигнул Диме Кротову.

— Даже если программы в чем-то и будут совпадать, — мягко сказал Луговой, — это не критично. Права бывает, Борис Кириллович, та партия, которая берет власть. Ее программа и будет считаться первичной. А программу-то мы с вами отрегулируем. Сумеем, полагаю.

— И все-таки, — сказал Борис Кузин, борясь с искушением, но и страшась политической карьеры, — и все-таки мне кажется неэтичным создание второй демократической партии. И потом, о какой диктатуре идет речь? Я признаю и хочу сказать это открытым текстом! — только диктатуру цивилизации.

— Разумеется. Именно о ней речь и идет.

— А помните, — ввернул Дима Кротов, — Пикассо мечтал о диктатуре художников?

— Так почему бы, — пустился в политические фантазии Кузин, — не обсудить этот вопрос в парламенте? Отчего же не выдвинуть законопроект? А лучше сразу несколько! — он говорил и сам себе удивлялся: вот он сидит у себя дома, на любимом стуле с зеленым плюшевым сиденьем, и произносит запросто такие слова. — Есть принципиальные предложения.

— Проснулся, проснулся профессор! — обрадовался Басманов.

— Пора интеллигенту взяться за управление обществом, — добавил Кротов.

— Не век пролетариям управлять!

— У этих собачьих детей и мыслей-то нет, им лишь бы украсть да поделить чужое.

— У профессора столько предложений, — скромно заметила Ирина, — многовато будет для одной партии.

— А ты не стесняйся, Борис Кириллович! Режь матку! Я хочу сказать, правду-матку!

— Не счесть проблем! — Кузин подался полным телом вперед, побурел аскетичным лицом. — Наша задача — сделать Россию нормальным, цивилизованным, европейским государством!

— Прекрасная цель!

— Вернуть Россию в лоно Европы!

— Замечательно!

— Пусть русский забудет имперские замашки — и получит взамен права демократа!

— Великолепно!

— Что предпочесть: жизнь обеспеченную, с гарантированным доходом, как в Европе, — или убогое прозябание в качестве солдата гнилой империи?

— Отлично сказано!

— Пора покончить с наследством Чингисхана!

— Давно пора! — поддержал Басманов. — Надоело это наследство! Что же делать, Борис Кириллович?

— Выдавить по капле раба из русского человека!

— Верно, — восхитился Басманов. — И выдавим! Я тебе обещаю — выдавим! Вместе надавим!

— Итак, предложения, — напомнил Луговой.

— Бюджетникам зарплату поднять! — сказал Кузин о наболевшем. — Интеллигенции в первую очередь! Стыд какой — профессора томятся в хрущобах, сидят на вареной колбасе! Паспорта отменить! Открыть границы! Снизить цены на товары первой необходимости! Ввести частную собственность на землю! Вступить в НАТО! Европейская мы держава или нет? А если да — почему до сих пор не в Атлантическом блоке? Вот как вопрос ставить надо!