Страница 2 из 43
— Иву Менжерес! — предложили из девчоночьих рядов.
— Кто назвал кандидатуру Менжерес — встаньте.
Поднялась высокая белокурая студентка. Смело затараторила:
— Она все вступительные экзамены сдала на «отлично». И товарищам помогала, если кто чего не знал.
Потом по просьбе декана поднялась Ива Менжерес. Она оказалась худенькой стройной темноглазой дивчиной. На белоснежную блузку легла тугая русая коса. А взгляд из-под бровей настороженный, дерзкий. Ее можно было бы назвать красавицей, если бы не та неприступная холодность, которую, казалось, источала вся ее фигурка.
— Благодарю за доверие. Но это не для меня…
— Почему? — удивился декан.
— Я поступила в институт, чтобы учиться, а не на собрания время тратить.
Студенты зашумели:
— Смотри ты какая!..
— И где только росла?
— Комсомолка? — спросил секретарь комсомольского бюро.
— Нет, — отрезала девушка.
— Примем, — добродушно улыбнулся секретарь.
— Кого-нибудь другого, только не меня.
Девушка злилась, это было заметно по тому, как сдвинулись к переносице брови, как заплетала и расплетала пушистую метелку косы. И эта злость окончательно развеяла симпатию, с которой многие ребята вначале смотрели на свою привлекательную сокурсницу.
— Отклонить кандидатуру Менжерес! — закричали сразу несколько человек.
— Не надо нам такую в старостате!
В президиуме недолго пошептались, потом декан сказал:
— Студентка Менжерес отводит свою кандидатуру. Это ее право. Думаю, у нас найдутся товарищи, которые охотно поработают на благо всех.
После собрания Бойко попросил задержаться на несколько минут секретаря комсомольского бюро и нового старосту Загребального.
— Вот что я хотел сказать вам, хлопцы. Еще в тридцатые годы знал я профессора Менжереса: работал он тогда в нашем институте.
— Вот номер! — искрение удивился Загребальный.
— Отец нашей студентки был одним из поборников «самостийности», у него в доме постоянно собиралась националистически настроенная молодежь.
— Все понятно, — резко сказал секретарь бюро. — Яблоко от яблони падает недалеко…
— Не торопись с выводами, Рубенко, — оборвал комсорга декан. — В биографии Ивы есть и другие страницы — немецкий концлагерь, скитания по Европе. Девушка горя хлебнула немало, отсюда и ее озлобленность. Конечно, кое-что досталось в наследство и от отца. Нам, коммунистам, пришлось в те годы немало поработать, чтобы преодолевать влияние националистически настроенной профессуры на молодежь. Рассказываю вам это для того, чтобы обратили на Иву особое внимание, помогли ей войти в студенческий коллектив, посмотреть на нашу жизнь честными глазами…
…После собрания Ива медленно шла по длинному институтскому коридору: слева — дверь, справа — окно, снова дверь, снова окно.
— Не журись, Иво, — вдруг услышала рядом. Быстренько оглянулась — Оксана Таран, однокурсница. Неслышно подошла, обняла за плечи.
— Не печалься, сестро, говорю. Вот только не пойму, с чего это ты душу напоказ выставила?
— Чтоб не цеплялись больше!
— Молодая, необъезженная, — улыбчиво и доброжелательно говорила Оксана. — Видно, мало тебя жизнь трепала, злые ветры ласкали…
— Не жалей — не люблю.
— На сердитых воду возят.
— Какая есть. Только на мне не поедут: где сядут, там и слезут.
Из института вышли вместе. Вечер был теплый, ласковый. День только-только догорел, и солнце, завалившееся за горизонт, подкрасило небосвод алым цветом. Студентки шли бульваром, катили навстречу коляски молодые мамаши, мальчишки взбирались на каштаны, трясли деревья — хлопались о землю зеленые колючие шары.
— Ты где живешь? — спросила Оксана.
— Я ведь горожанка. У отца был свой дом. Оставили мне в нем от щедрот квартиру.
— А мне говорили — приезжая…
— Можно и так считать. В тридцать седьмом наша семья перебралась в Польшу. Там я и росла. А теперь, этим летом, возвратилась. И никого из родных не нашла — всех война разбросала по свету белому. С большим трудом удалось отхлопотать квартиру, собрать кое-что из имущества. Спасибо, добрые люди помогли. А ты где устроилась?
— Комнатку снимаю у одной хозяйки. Одно только плохо — сын ее из армии возвратился, новое жилье надо искать.
Ива предложила:
— Перебирайся ко мне. У меня просторно. А вдвоем все веселее.
— Ой, Ивонько, — растрогалась Оксана, — не знаю, как тебя и благодарить!
— Тогда вот тебе мой адрес, завтра и перебирайся.
У перекрестка расстались. Оксана на прощанье еще раз посоветовала:
— А ты все-таки ни чувствам, ни словам воли не давай. Ни к чему…
«Голошу[7]: приступила к созданию молодежной организации из числа студентов, настроенных с симпатией к нашим идеям. Возможности ограниченные, трудности вызываются контингентом студентов. Требуется время, чтобы организация начала активно действовать. Перспективная задача — замена уничтоженных звеньев. Ближайшая задача — агитация, выявление настроений. Пытаюсь установить контакты… Офелия».
«Действуете правильно. Примите наши поздравления…»
На углу двух центральных улиц — Киевской и Советской — находилась часовая мастерская, одна из лучших в городе. В ее зеркальных витринах теснились часы всевозможных марок и фирм. Во всю стену витрины огромные часовые механизмы — громоздкие, неуклюжие, обильно украшенные золочеными завитушками, и часы с маятниками, раньше отмерявшие время в родовых шляхетских имениях, и современные точнейшие хронометры. Были часы из бронзы, фарфора, дерева. Среди этого великолепия резко выделялись скромные ходики с кукушкой. Все механизмы тикали, стучали, щелкали маятниками — шли. Они не нуждались в ремонте. Эти витрины были гордостью заведующего мастерской, известного в городе часовых дел мастера Андрея Трофимовича Яблонского. На сбор удивительной коллекции он потратил полжизни.
Перед витринами останавливались прохожие, разглядывали диковинки, восторженно покачивали головами. И ничего удивительного не было в том, что некоторые заходили в мастерскую, просили продать понравившиеся часы или, наоборот, предлагали для покупки свои. Обычно им отказывали — часами не торгуем, но если надо починить — справимся с любыми. Фирма, так сказать, гарантирует качество. Иногда администратор приглашал пройти к заведующему, поговорить с ним. Этой чести удостаивались немногие.
Однажды у витрины мастерской остановилась девушка. Перед этим она долго гуляла по Киевской и Советской, потолкалась в универмаге, постояла у витрин обувного магазина. Витрина как зеркало. Она отражает все, что происходит вокруг: людей, машины. Внимание девушки, как и многих прохожих, привлекла коллекция пана Яблонского. Она осмотрела все часы, особенно внимательно — простенькие с кукушкой, даже сверила время на них по своим наручным часикам. Потом решительно толкнула стеклянную дверь в мастерскую. У длинной стойки — ряд столов. Склонились над ними мастера в белоснежных халатах, колдуют пинцетиками. Чуть в стороне — конторка администратора.
Девушка была элегантно одета, держалась уверенно, и вежливый молодой человек счел своим долгом встать ей навстречу.
— Що паника бажае?
— У меня есть редкие часы. Хотела бы показать их пану Яблонскому.
Администратор стер с лица приветливую улыбку, непроизвольно шевельнул ноздрями, будто принюхивался.
— Мы не покупаем и не продаем, только ремонтируем.
— Мне сказали, что пан Яблонский большой любитель антикварных редкостей. У меня XVII век… — настаивала посетительница. Она незаметно оглянулась по сторонам, не прислушивается ли кто к разговору, тихо добавила: — У них только один недостаток — потерялся ключик.
6
Грепс — шифрованное письмо, которое отправлялось украинскими буржуазными националистами по подпольной почте.
7
Голошу — докладываю. Формула, принятая у националистов для рапортов.
8
«Землями» националисты на Западе называли территорию Советской Украины.