Страница 2 из 48
— Пеленг цели… Удаление… Высота…
Карандаш чертит линию на штурманском столе, строится маневр перехвата.
— Тридцать первый, я Ястреб! Набор высоты до двенадцати тысяч!
— Я тридцать первый, вас понял!
Еще один, третий светлячок появляется на экране. Это дублер Куницына, готовый вслед за ним атаковать «противника». Система перехвата работает надежно. Даже если первому перехватчику почему-либо не удастся выйти на «противника», маневр тут же осуществит товарищ и выполнит приказ земли. В военном деле всегда нужно учитывать эти «если». Человек у штурманского стола видит весь бой, он нацеливает перехватчиков в «противника».
«Противник» хочет ускользнуть, он увеличивает скорость.
— Тридцать первый, тридцать первый, режим максимал!
— Вас понял!
Куницын уже видит прямо перед собой белую, тающую в небе нить — инверсионный след «нарушителя». Значит, близок.
Ревет двигатель на максимале, истребитель быстро набирает скорость и высоту.
И тут происходит непонятное. Что-то вклинивается между летчиком и машиной. Невидимый третий отбирает управление самолетом. Ручка приобретает неподатливую жесткость. Облака, плоской равниной лежавшие под крыльями, вдруг косо встают в стекле кабины справа. Истребитель заваливается на нос.
Иван пытается взять на себя ручку, работает педалями — надо подчинить взбунтовавшуюся машину.
— Я тридцать первый, я тридцать первый, самолет неуправляем!
— Повторите! — слышен в шлемофоне голос с командного пункта. — Повторите!
«Спокойно, — говорит он себе. — Спокойно. Следи за приборами».
Плоскость облаков медленно поворачивается. Солнце катится по плексигласу, как желток по сковородке. Самолет теряет высоту. Что с машиной?
Падение. «Бочка». Да какая там «бочка» — с таким креном! «Кадушка» — вот как сказали бы ребята.
Спокойно! У тебя есть еще запас высоты. Высота — это время. Это безопасность.
— Повторите! — кричит земля. — Тридцать первый, вас плохо слышу!
— Самолет неуправляем, самолет неуправляем, высота девять!
Надо прекратить падение. Ручку — на себя. Поддается. Силенки в нем дай бог!
Машина идет вверх. Это резкий рывок. В глазах темнеет, спину давит, как тисками, тело приобретает свинцовую тяжесть. На несколько секунд он теряет сознание. Пожалуй, не меньше девяти «g». Ну и перегрузка! Наверное, сорвало подвесные баки.
Истребитель круто лезет вверх. Турбина работает на максимальном режиме. Скорость постепенно падает. Нос задирается все больше и больше. «Свеча». Сейчас машина сорвется в штопор. Быстрота падения будет тогда молниеносной. Еще несколько секунд — и бесполезной станет катапульта.
— Катапультируйтесь! — Земля напоминает, требует. Земля разрешает. Земля понимает, что случилось с ним.
Но он хочет спасти машину. Надо свалить истребитель на крыло, чтобы не допустить потери скорости и не войти в штопор. В запасе несколько секунд.
Надо попытаться сделать все, что сделал бы на его месте идеальный пилот. Есть у него, у Куницына, такой близкий друг — идеальный пилот. У него характер, выучка, мастерство, опыт, смелость, хладнокровие. Он — Чкалов, Коккинаки, Анохин… Он всегда приходит на помощь в трудные минуты… «А я сделал бы так», — говорит он.
Работая элеронами, Куницын сваливает истребитель на крыло: нет, пике не получилось. Все-таки штопор. Самолет трясет.
— Катапультируйтесь!
Приборы отмечают вращение. Облака колышутся в лобовом стекле. Высота девять тысяч метров. Минус сто метров. Минус сто. Сто, сто, сто, сто…
Теперь нужно вывести машину в горизонтальный полет. Нащупать утерянное равновесие. Поймать момент.
Ручку на себя, правой ногой отжата педаль. Дать рули на вывод из штопора. Высота восемь пятьсот. Падение продолжается.
Теперь ручку от себя, выжми левую педаль. Сделай все, что сделал бы в твоем положении идеальный летчик, не знающий страха, не умеющий ошибаться. Дай рули против штопора, прекрати беспорядочное падение.
Высота семь двести.
И снова — ручку на себя, правую педаль. И еще раз — ручку от себя, левую педаль. Шесть сто.
Теперь сделано, кажется, все. Катапульта не любит малых высот. Ну, еще раз! Пять девятьсот.
Машину тебе уже не спасти. А ты будешь нужен. Вот и все решение.
Четырнадцать тридцать на циферблате. Запомни!
Пять-шесть секунд, не больше. Весь твой лимит.
Брось педали, сейчас они бесполезны. Поставь ноги на подножку кресла. Это очень трудно: штопор. Ноги разбрасывает в стороны. Словно в дурном сне — тело не слушается, не подчиняется тебе…
ЧП
— Самолет неуправляем! — Голос Куницына пробился к командному пункту сквозь атмосферный треск.
Начштаба глядит на стол. На плексигласе, подсвеченном изнутри лампочкой, темнеет карандашная линия — курс Куницына. Перехватчик шел над морем.
— Попробуйте довернуть его поближе к берегу. Дайте курс.
Нет, далековато забрался. Не выбраться Куницыну к суше. Его машина теряет высоту. Катапультироваться — единственная команда, которая поможет ему.
Динамик доносит с высоты невнятный хрип, клекот. Им, штабистам, не надо объяснять, что это значит. Они тоже летчики. Значит, Куницын выводит машину из падения. Перегрузка оторвала ларинги от горла, погасила голос пилота. Парень борется.
Локаторы отмечают дальнейшую потерю высоты. Катапультироваться! Надо спасти пилота.
Молодец парень. Не растерялся.
Дыхание военного времени ощутимо на командном пункте. Вот в такие напряженные секунды и проверяется боеспособность всей части: если он там, один на высоте, сумел сделать все как надо, значит получил хорошую выучку. Значит, была у него добрая школа.
Все сделано правильно. Катапультирование теперь — единственный выход. Операторы впились глазами в экраны локаторов. Сейчас произойдет раздвоение цели. Кресло, выброшенное из кабины, тоже станет крохотным пятнышком на индикаторе.
Снова хриплый, невнятный голос:
— …та пять… уюсь… Хронометрист отмечает:
— Четырнадцать тридцать.
И тут же — чистый, звонкий голос Кривцова:
— Я — пятьдесят один! Дублирую: «Высота пять, катапультируюсь!» Засеките место! Засеките место.
— Тридцать первый, отвечай! — кричит Кривцов, забыв о том, что ларинги улавливают малейшее колебание голосовых связок.
Молчание.
Кривцов смотрит на приборы: его машина успела потерять 5 тысяч метров. Где-то рядом, в последних витках штопора, падает безжизненный истребитель Куницына.
В шлемофоне звучит голос начальника штаба.
— Вас понял, снижаюсь, — отвечает Кривцов. Четырнадцать тридцать одна. Самолет входит в вираж, и летчик впивается глазами в открывшийся сектор неба: не вспыхнет ли где-нибудь на сером фоне облаков оранжевый огонек парашюта?
Отогнутые назад крылья «МИГа» срезают клочья облаков. Видимость ухудшается.
Скоростная машина предназначена для перехвата, для боя, но не для такого поиска. Не успеешь и голову повернуть, а позади — десяток километров…
Летчики живут как бы в двух разных измерениях времени на земле и на небе. Полет реактивного истребителя — минуты, и в эти минуты расходуются запасы нервной энергии и мускульной силы. Летчик, как и его машина, работает на максимале.
И, быть может, именно поэтому на земле, в быту, в домашней обстановке летчики, как правило, спокойны и неторопливы, сдержанны и нерасточительны на слова и жесты. Они словно аккумулируют нервный заряд, чтобы снова разрядить его в те минуты, когда скорость решает все.
Катапульта выбросила Куницына из мира высоких скоростей, а Кривцов продолжал оставаться в нем. И он ничем не может помочь другу.
Четырнадцать тридцать три.
С аэродрома взмывает спарка. Это самая «тихоходная» машина, которая нашлась на аэродроме.
Правда, о ее скорости лет пятнадцать назад мечтали самые отчаянные летчики. Но время быстро меняет понятия. То, что нчера называлось боевым скоростным истребителем, сегодня — лишь учебная машина.