Страница 7 из 268
О маленьком решительном генерале, не побоявшемся ввести у себя на фронте смертную казнь вопреки решению безвольного правительства, Керенский вспомнил восьмого июля, когда сменил князя Львова на посту министра-председателя. Наблюдательный военный министр обратил внимание, что Корнилов передвигался в окружении всадников в высоких белых папахах и малиновых халатах, и это придавало им экзотический вид. На боку у них болтались кривые сабли. Это был знаменитый корниловский конвой.
Четвертый эскадрон Текинского кавалерийского полка составил личный конвой генерала Корнилова в бытность его командующим 8-й армией.
Приехав в Каменец-Подольский, новый командующий поочередно устраивал смотр всем частям своей армии. Текинский полк был полностью укомплектован туркменскими всадниками. Корнилову они понравились, и он высказал пожелание, чтобы из их числа был сформирован конвой, полагавшийся ему по должности.
С тех пор они вместе. Текинцы полюбили Корнилова. Хотя и пехотный генерал, но степняк по всем повадкам. Прекрасно сидит в седле, разбирается в лошадях. А когда туркмены узнали, что генерал знает Коран и может говорить на их родном языке, поклялись быть преданными ему до конца.
Эскадрон конвоя представлял собой живописное зрелище. Белые косматые папахи и малиновые халаты всадников заметно выделялись своей пестротой на фоне серого пехотного обмундирования. Лица конвойных были неприветливыми, глаза узкими. Безжалостным текинцам, казалось, страх был неведом. Каждого, кто без вызова хотел попасть на прием к командующему фронтом, останавливал зычный окрик:
— Нылза! Рэзать будым!
Восемнадцатого июля диковиные всадники выгрузились из вагонов специального поезда, прибывшего в Могилев. Станционные служащие и немногочисленные прохожие с изумлением уставились на невиданных здесь конников.
У выхода из здания вокзала стоял автомобиль. В него в сопровождении спешенных текинцев уселся маленький генерал с раскосыми глазами. Всадники в громадных белых папахах и малиновых халатах взяли автомобиль в полукольцо. Кортеж двинулся в сторону Ставки. Генерал Корнилов прибыл к новому месту службы и вступил в должность Верховного главнокомандующего русской армией.
Почему был снят Брусилов, занимавший этот высокий пост? Сказались последствия третьеиюльского выступления большевиков и последовавшего затем правительственного кризиса. Обожавший себя Керенский еще в бытность князя Львова главой Временного правительства, задолго до третьеиюльских беспорядков, в середине июня вступил в конфиденциальные переговоры с тогдашним Верховным главнокомандующим Брусиловым. Разумеется, не напрямую, а через Савинкова, своего помощника по военному министерству, комиссара Временного правительства при Ставке Верховного главнокомандующего. Брусилову был задан вопрос: будет ли он поддерживать Керенского в случае, если тот посчитает необходимым возглавить революцию?
Главковерх дал отрицательный ответ, мотивируя тем, что идея диктаторства нереальна, поскольку она будет воспринята как контрреволюция, а это закончится солдатским бунтом и расправой над офицерами.
Тогда роль диктатора была предложена самому Брусилову. Савинков заливался соловьем: Брусилова знает всякий, его популярность в армии необычайно высока, он талантлив и опытен. Однако генерал и здесь ответил отказом, заявив, что попытка установить военную диктатуру в сложившихся обстоятельствах лишь даст решающие козыри большевикам.
Керенский, потерпев неудачу, от своей затеи не отступал. Третьеиюльские события укрепили его в замысле «возглавить революцию своей диктатурой». Брусилов оказался слишком осторожным, несговорчивым. Выбор пал на Корнилова. Подходящая кандидатура по всем статьям. В правительство не метит, не политик.
Куда ему, пехотному генералу, чей потолок — сугубо военная сфера. Вот здесь он на месте. Керенский вспомнил свое короткое пребывание на Юго-Западном фронте, трупы повешенных на придорожных столбах, солдатский страх при появлении маленького генерала с его ужасным азиатским конвоем, готовым выполнить любое приказание своего «уллы-бояра».
Став председателем правительства, Керенский хотел показать твердую руку. Все надежды были на армию. С этой целью он назначил на шестнадцатое июля совещание высших военачальников в Ставке в Могилеве. Хотел послушать, что скажут генералы.
Выступили все приглашенные. Главковерх Брусилов, его начальник штаба Лукомский, главнокомандующие Западным и Северным фронтами Деникин и Клембовский, военный советник Временного правительства Алексеев, Рузский, Савинков. Корнилов и главнокомандующий Румынским фронтом Щербачев в работе совещания не участвовали, так как их фронты вели активные боевые действия.
Генералы в один голос потребовали упразднить солдатские комитеты и прочие выборные органы, которые разлагали армию. Особенно резко выступил Деникин, назвав армию не инструментом ведения войны, как ей положено быть, а клубом для беспрерывного голосования.
В итоге совещание признало необходимым «изъятие политики из армии, восстановление дисциплины». В воинских частях упразднялись институты комиссаров и солдатских комитетов. Отменялась Декларация прав солдата. Вводились смертная казнь на фронте и военные суды в тылу.
Это были естественные меры по спасению разлагавшейся армии. Их, безусловно, приветствовала та часть русского общества, которая считала невозможным заключение сепаратного мира с Германией и ее союзниками. Сторонники прекращения войны восприняли решения Ставки как покушение на демократические завоевания. Большевики, разумеется, выступили против, что не помешало им по прошествии некоторого времени, когда они пришли к власти, осуществить эту программу в ходе строительства Красной Армии, за исключением разве что пункта о комиссарах.
Генералы понимали, что приняли непопулярные решения. Глядя на них, Керенский мучительно думал о том, кто же возьмется за исполнение этой программы. Тягостное впечатление на него произвели слова главковерха Брусилова, заявившего, что приказ о полевых судах и смертной казни он подписывает, но знает: приказ этот неисполним, так как вряд ли найдутся охотники выносить приговоры, а тем более приводить их в исполнение. Тогда и мелькнула у Керенского мысль заменить Брусилова Корниловым. Маленький генерал с калмыцким разрезом глаз излучал силу и волю. Керенского с его впечатлительной, женственной натурой непроизвольно тянуло к таким людям. Окончательное решение у министра-председателя созрело в поезде, несшемся из Могилева в Петроград.
Через несколько дней после вступления в должность к Корнилову пожаловали представители главного комитета Союза офицеров. Эта организация возникла в Могилеве при Ставке в мае, когда Корнилов командовал армией на Юго-Западном фронте. Лавр Георгиевич участвовал в ее учредительном съезде. Члены главного комитета Союза офицеров предложили Корнилову спасти армию и Россию. Сюда же, в Могилев, для переговоров с Верховным прибыл К. Николаевский, председатель Республиканского центра — политической организации крупных русских промышленников и банкиров. Николаевский откровенно сказал Корнилову:
— Временное правительство не способно удержать власть в своих руках и тем более руководить нарастающим движением… В вас, Лавр Георгиевич, мы видим спасение России.
Когда двенадцатого августа Корнилов приехал в Москву на государственное совещание, ночью, стараясь быть незамеченными, в его вагон пришли промышленник Путилов и банкир Вышнеградский. Оба были людьми больших денег и больших возможностей. Путилов был предельно краток:
— В затянувшейся междоусобице Временного правительства и исполкома Петросовета может победить третья сила. Лавр Георгиевич, речь идет о большевиках.
Уходя, поздние визитеры пообещали, что съезд представителей торговли и промышленности готов оказать любую помощь, необходимую для прекращения смуты на Русской земле.
Открытие государственного совещания в Москве в Большом театре было встречено мощной забастовкой, организованной большевиками. С Театральной площади не расходились толпы манифестантов. Большевики опасались, что представители правительства, Советов, генералитета, промышленники и общественные деятели и в самом деле могут прийти к соглашению, объединившись вокруг какой-либо сильной личности. Опасения были не напрасными, ибо уже на вокзале, встречая Корнилова, представитель кадетов от имени своей партии заявил: