Сказочная древность Эллады

В сопровождении Гермеса он вошел во дворец. Велика была честь, оказанная ему Аидом и Персефо-ной.

— Гул разбитых врат Тартара донесся и до нашего слуха, — сказал ему Аид. — Пока ты здесь, этот престол принадлежит тебе, а не мне.

— Нет, — сказал Геракл, — я — человек и выше человеческой доли не возношусь, и врата Тартара уступили не моей силе, а воле моего отца. Но если вы хотите оказать мне милость, у меня к вам три просьбы.

И он их изложил: первую — о Кербере, вторую — о Хироне, третью — о Перифое. На первые две Персефона тотчас изъявила согласие; третью она дала на решение мужа.

— Он тяжко провинился, — решил Аид, — но твоя подвижническая жизнь покрывает и его вину, и всех, а кого ты попросишь.

После этих милостивых слов Геракл с Гермесом покинули дворец.

— Прощай, мой брат, — сказал Гермес своему товарищу, — я тебе более не нужен, а Хирону нужен проводник в хороводы блаженных. Но мы скоро увидимся.

С этими словами он исчез среди теней Асфоделова луга.

Геракл опять подошел к скале обоих друзей, опять дернул за цепь Перифоя — и она точно соломинка разорвалась в его руках. Возвращаясь по знакомому Гераклу пути, они дошли до ворот Аидовой стены. Кербер по-прежнему лежал перед своей будкой; но, увидя подходящих людей, он вскочил на ноги и угрожающе зарычал.

— Вы будете лишь зрителями, — сказал Геракл друзьям, — хотя у него три головы, но весь он все-таки сходит за одного.

С этими словами он подошел к Керберу и, подставляя ему левую руку, укутанную в шкуру немейского льва, правой стал искать места, где его три шеи срастались. Пес всеми зубами всех своих пастей впился в подставленную ему руку, но его зубы беспомощно скользили по гладкой и твердой, как медь, львиной шкуре. Разъяренный неудачей, он с возрастающим остервенением стал кусать неуязвимую руку — а тем временем Геракл, нащупав опасное место, со всех сил сдавил его своей могучей десницей. Кербер выпустил добычу, зашатался и осел; Геракл набросил ему на шею цепь Перифоя, и чудовищный пес послушно за ним последовал.

Выйдя в тополевую рощу, он простился с Тидеем и прочими витязями, павшими под Фивами, подтвердив им, что исполнит свое обещание. Затем они дошли до Ахерусии. Ужаснулся Харон, увидев Геракла в столь внушительном обществе; беспрекословно он доставил всех на другой берег, к устью Ахеронта. Идя дальше, они, однако, сбились с пути: избранная ими дорога привел их не в Тенар, а более длинными обходами к незнакомой им местности. По расспросам оказалось, что они в Гермионе, в роще богини Земли.

— Тем лучше, — сказал Фесей. — Отсюда недалеко до Трезена, где я родился; там я удобнее всего могу узнать, как в Афинах сложились дела в мое отсутствие.

— И мне лучше, — подтвердил Геракл, — отсюда и до Микен недалеко. Но ему даже не пришлось туда отправляться: весть о Кербере быстро была доставлена в Микены и оттуда на крылах ветра прилетел Копрей с приказом от царя ни в каком случае не приводить в Микены страшного зверя, а немедленно отпустить его обратно. Геракл засмеялся; он снял с Кербера цепь.

— Иди, почтенный, — сказал он ему, — жди храброго царя перед своей будкой!

Кербер вмиг умчался и исчез в сумраке пещеры.

Геракл проследовал прямо в Тиринф. Там он узнал, что его отсутствие продолжалось три года; что еще до истечения первого Еврисфей повсюду стал распространять слухи о его гибели: из обители, мол, Аида не возвращаются; что, боясь его преследований, его семья с верным Иолаем отправилась в фессалийский Трахин, что над Фирмопилами, под защиту его кунака, трахиниского царя Кеика; что Деянира там скончалась, пораженная незримой стрелой Артемиды, но Алкмена, Иолай и дети живы и здоровы.

Узнав об этом, он и сам собрался в Трахин; но накануне назначенного для сборов дня в Тиринф опять явился Копрей и передал ему новый приказ Ефрисфея. «В роще Гесперид, — гласил он, — растет дивная яблоня, отягченная молодильными яблоками, — дар Гере от Матери-Земли в день ее брака с Зевсом; стережет их стоглавый змей Ладон; Еврисфей приказывает тебе побороть змея, а яблоки сорвать».

Геракл удивленно посмотрел на глашатая.

— Повтори приказ, — сказал он ему.

Копрей повторил приказ теми же словами.

— «…а яблоки сорвать», — повторил за ним Геракл. — И больше ничего?

— Больше ничего.

— Он не сказал: «Сорвать и принести ему»?

— Нет, но это разумеется, полагаю я, само собой.

— Дело глашатая, — сухо возразил Геракл, — передавать поручения, а не толковать их. Скажи твоему господину, что я исполню его слова в точности.

«Царь Еврисфей, — подумал он по его уходе, — бессмысленно лопочет ему же непонятные слова; я вижу, однако, что моя небесная гонительница отвернулась от него и свой гнев на меня переложила на милость. Она приказывает мне сорвать молодильные яблоки с дерева, которое было ей свадебным даром от Матери-Земли. Будь благосклонна, царица Олимпа! Геракл, «Герой прославленный», и ее прославит до конца времени… Матушка, дети, друг — вы уже не увидите меня более в моем человеческом естестве. Я поборол в себе все земное: издали благословляет вас Геракл… издали, издали…»

Из Тиринфа он через Истм проследовал прежде всего в Фивы. Перед городом расположилась афинская рать с требованием похорон для павших аргосских вождей. Царь Креонт, возмущенный ее непрошенным вмешательством, упорствовал, но Геракл его уговорил исполнить общеэллинский закон. Идя дальше, по отчасти уже знакомым путям, он прошел Италию, затем Ливию и достиг наконец высокой горы. Видит, на вершине стоит исполин, небесная твердь опускается на его плечи. Он уже знал — это был Атлант, брат Прометея; от него он узнает, где сад Гесперид.

Атлант не сразу исполнил его просьб)':

— Подержи за меня небосвод, а я принесу тебе яблоки.

Но Геракл понял его коварство: передаст — и оставит меня на все времена.

— Не могу, — ответил он ему, — мне приказано самому и змея побороть, и яблоки сорвать. Научи меня, а я тебя тоже утешу откровением.

Атлант ему сказал все требуемое, и о пути, и о роще.

— А в чем же откровение? — спросил он.

— Близок час великой битвы, а за ней великого примирения, — ответил Геракл, — иные законы наступят для мироздания, и ты будешь освобожден от своей многовековой работы.

За Атлантовой горой высилась другая: на ее вершине и лежала роща — Гесперид. Уже издали Геракла очаровало дивное пение четырех девичьих голосов; он понял, что это были четыре нимфы, Геспериды. Приблизившись, он их увидел, увидел и стоявшую посередине яблоню с золотыми яблоками в темно-зеленой листве, но увидел также и извивавшегося вокруг яблони змея — такое же дерево, со столькими же головами, сколько на том было яблок. Вмиг пение прекратилось; нимфы озабоченно бросились под сень яблони, и змей их покрыл частью своих голов.

— Кто ты, чужестранец? Зачем ты пришел тревожить наш покой? Здесь не место для человеческой стопы; сюда только Плеяды залетают, дочери Атланта, чтобы зачерпнуть амбросии для трапезы богов.

— Меня шлет Гера, ваша владычица; я должен побороть змея и сорвать три яблока.

— Ты не можешь побороть змея, он бессмертен.

Геракл поднял свой лук.

— Хирон тоже был бессмертен, — сказал он, — и все же пущенная из этого лука стрела склонила его променять на преисподнюю веселый свет дня. То же и с вашим змеем будет. С этими словами он вынул из колчана стрелу, отравленную ядом гидры. Нимфы вскрикнули:

— Не вноси ужасов смерти в нашу блаженную обитель; мы сами своею песней усыпим змея.

И они запели песню такую чудную, какой Геракл еще никогда не слыхал. Замолк ветер, шумевший в листве яблони; замолк ручеек, журчавший у ее подножия. Одна задругой головы змея поникли и заснули; когда погасла последняя пара зениц, Геракл подошел к дереву и сорвал три золотых яблока…

Совершен двенадцатый подвиг, последний из тех, которые на него были возложены Еврисфеем! Он это знал — додонский оракул был ему памятен. И ему показалось, что все утомление всех двенадцати вдруг им овладевает; заложив руку с яблоками за спину, он склонил голову и глубоко задумался.