Сказочная древность Эллады

Геракл постановил про себя это непременно сделать и стал размышлять о путях загробной справедливости — о посвящении и заслуге и о действии просьбы, заступничества, любви. За Асфоделовым лугом показался дворец, очевидно, царей подземного царства. Но Гермес повел своего гостя дальше, к реке, бурно катившей свои черные волны по наклонному руслу и в дальнейшем течении низвергавшейся в бездну; издали был слышен тяжелый шум ее падения.

— Это Стикс, — сказал Гермес, — третья река преисподней, вода страшной клятвы для богов. Почему она такая, это ты поймешь, когда увидишь место, куда она стекает.

Он повел его дальше, и они достигли края бездны. Обрыв был отвесен, даже серна не могла бы спуститься. Но Гермес подхватил Геракла и, неся его по пустоте, плавными кругами с ним спустился на дно обрыва. Здесь исчезли уже последние отблески дневного сумрака: кругом была черная ночь. Но вдали показался другой, багровый свет.

— Где мы? — спросил Геракл.

— В недрах Аидова царства, — ответил ему Гермес, — в бездне грехов и мучений. Эта река пламени, к багровому руслу которой мы приближаемся, — это Пирифлегетонт; та, другая, от которой нас обдает туманным холодом, это Кокит. В Пирифлегетонте терпят телесные мучения грешники озверелые, заглушившие свою душу своими преступлениями; на Коките испытывают душевные муки те, которые отравили свою душу своей неправедной жизнью.

— И все эти мучения вечны? — спросил Геракл, содрогаясь.

— Не для всех. Совершившие тяжелые преступления, но не окончательно заглушившие и отравившие свою душу, получают разрешение раз в год выплывать по Стиксу на озеро Ахерусию. Туда к ним приходят те, против которых они провинились, напившись предварительно крови, чтобы вернуть себе сознание. Их они должны умолить. Получат прощение — пойдут с ними, напившись Леты, на Асфоделов луг. Не получат — возвращаются на дальнейший год к месту своей пытки.

И опять Гераклу представился случай размышлять об искупительной силе просьбы и любви. Медленно проходили они, спускаясь все ниже и ниже, от одного места пытки к другому. И он узнавал многих, и его узнавали — эти ведь не пили из реки Забвения. На самом дне была воронка; спустившись также и в нее, они опять погрузились в царство темной ночи. Вдруг Геракл почувствовал, что они хотя не изменили направления, но уже не спускаются, а поднимаются, ипритом быстро; но это происходило оттого, что Гермес подхватил его своими могучими руками.

Вдали забрезжил как-будто свет — не багровый, дневной; чем дальше, чем выше, тем он становился явственнее, сменяясь, однако, по временам и мраком. Наконец, вероятно, после многих дней и ночей пути, они вышли на поверхность, такую же, как и у нас, и с таким же солнцем наверху, как и у нас. И все-таки она была не наша: иные деревья, иные травы; и птицы по-иному поют, и цветы по-иному пахнут. Но все поет, все пахнет, повсюду разлито блаженство.

Он уже знал: здесь избранники Деметры и Коры, легкие тени; они плавно реют под кущами зеленых деревьев, любуясь на хороводы дев, внимая песням вдохновенных певцов. Вот особенно численный сонм: ему Орфей поет про Евридику и про свою любовь, победившую смерть. Но Гермес не позволяет приближаться: издали смотри, издали внимай! Это блаженство не про тебя: тебе суждено другое, если ты не падешь… Гермес ли это говорит? Нет, он сам это чувствует. Издали, издали! Кто этот почтенный старец с белой бородой, приветливо посылающий ему рукой знак признания? Ты это, Амфитрион? Но кто это рядом, эта прекрасная молодая женщина в белом покрове, ласкающая его грустно приветливым взором своих нежных очей? Она? Быть не может! «Деянира — ты здесь?..»

Гермес стоит рядом, он его держит за руку. «Издали, издали!» Гермес ли это шепчет, или он сам себе? Страшное испытание! Но долг побеждает. Они идут дальше. Много полян, много сонмов блаженных. Вот и солнце заходит; ночь кругом, темная ночь.

Страшно было испытание; зато страшна и сила, наполнившая его. Слушай, — говорит он Гермесу. — В Элевсине мой ум прозрел. Я знаю волю моего отца, ту волю, которой он никому доверить не может — даже тебе, даже своей первородной дочери Палладе, моей заступнице — и сестре. Я знаю его волю: эта воля — примирение. Предстоит великий, решающий бой; но в этом бою мы не можем победить, пока там, в Тартаре, страдают Титаны, пока их стоны ложатся свинцовой тяжестью на грудь Матери-Земли. Ты видишь, я поборол все земное, и неземная сила наполнила меня. Хочу идти к Титанам, хочу принести им примирение и освобождение. Можешь ты меня к ним проводить?

— Могу проводить тебя до врат Тартара, но там кончается моя сила.

— И там начинается моя! — вдохновенно воскликнул Геракл. — В путь, мой брат! Исполним волю, хотя и необъявленную, нашего отца.

Гермес обхватил его стан своей рукой, и они стали подниматься или спускаться, этого он уже не мог разобрать. Долог был ночной перелет в беззвездном пространстве; наконец нижний предел мироздания был достигнут. Чернее черной бездны зачернела перед ними черная стена; но в ней ярым пламенем горели медные врата; а перед ними, расположившись на широкой полосе черной тверди, дремали сторукие исполины, стражи мировой темницы. Почуяв пришельцев, они поднялись на ноги и грозно замахали тремя сотнями рук.

— Дорогу, Котт, Бриарей, Гиетт! Вы видите, я вас знаю. Именем Зевса его сын вам приказывает — дорогу!

Станицы рук опустились, чудовищные тела сникли, ни одна тень не омрачала ярого пламени медных врат.

— Врата Тартара, обители предвечного ужаса, неисповедимая гроза уходящих времен! Именем Зевса, чью волю я исполняю, я его сын, вам приказываю — расступитесь!

Собрав свои силы, он поднял палицу и ударил ею в медные створы пылающих врат; дрогнули створы, но врата выдержали напор. Он ударил вторично — гул раздался по всему мраку эфира и долетел до сиявшей в небесной высоте Земли, но врата по-прежнему стояли непоколебимо. Тут он все силы своей жизни перелил в свои мышцы и в третий раз ударил в створы; послышался лязг разбитых засовов, и врата распахнулись.

Геракл заглянул внутрь; но то, что он увидел, было подобием грозовыхтуч, вырастающих в исполинские тела, — и взоры что молнии, и голоса что гром.

— Вы свободны, Титаны! — крикнул им Геракл. — На скале Кавказа вы найдете вашего брата; возвестите и ему близкую свободу. Ждите освободителя под скалой Кавказа!

Он схватил руку Гермеса и уже не выпускал ее, пока они оба не очутились перед дворцом Аида.

— Теперь, — сказал ему Гермес, — не ты у меня, а я у тебя буду искать помощи: ты перерос меня.

— Еще я человек, — ответил ему Геракл, — и даже тот подвиг, на который я сюда послан, не совершен… Но что я вижу здесь?

На скале перед дворцом сидели два мужа средних лет и вели дружеский разговор между собой; один был, по-видимому, свободен, но другой прикован медными цепями к своему месту. Геракл подошел к ним.

— Фесей! — вскрикнул он изумленно.

— Да, Фесей, — грустно ответил свободный, — твой товарищ, в походе на Фемискиру.

— И, надеюсь, также в тех, что мне еще предстоят, — бодро продолжал герой, пожимая ему руку. — Конечно, я тебя здесь не оставлю. Ты, вижу я, свободен, а страж преисподней нас не задержит — он и сам за нами последует!

— Нет, Геракл, ты ошибаешься: я тоже прикован.

— Как прикован? Я цепей на тебе не вижу.

— Я прикован незримыми цепями чести, — тихо ответил Фесей, указывая на своего товарища.

— Перифой, догадываюсь я? Я и его освобожу; я только что разбил засовы покрепче его цепей!

Сказав это, он схватил цепь Перифоя и дернул ее — земля затряслась под его ногами и глухой гул пронесся под ней.

— Нет, Геракл, — грустно сказал узник, — против цепей карающей Правды и твоя сила бессильна. Идите, друзья, и предоставьте злоименного сына Иксиона проклятию его отца!

— Этому не быть. Фесей прав — против чести не идут. Но путь силы не единственный, есть и другой — путь благодати. Подождите меня здесь: мне еще предстоит беседа с владыками этого дворца.