Страница 4 из 7
– Чего же он еще хотел?
– Он захотел стать королем, честолюбец.
– А почему бы ему было и не стать им, если он был, как ты говоришь, великим человеком?
– Так вот послушай, – продолжал капитан, – Цезарь и в самом деле был достоин того, чтобы стать королем, но в Риме жили честные люди, которые не желали приносить в жертву свободу отечества даже лучшему человеку. Самого авторитетного из этих патриотов звали Брут[10] . Цезарь считал этого Брута своим сыном, но когда стало известно, что в первый день марта Цезарь намерен отправиться в Сенат, чтобы его друзья провозгласили его там королем, Брут сказал: «Тогда мой долг не молчать, а вести борьбу за свободу и даже пожертвовать собственной жизнью». На что Кассий[11] , его шурин, ответил: «Какой римлянин останется равнодушным, когда ты жертвуешь собой ради свободы?».
– И что же эти двое сделали? – с взволнованным любопытством спросила Маша.
– Они составили заговор с другими видными людьми, и в первый день марта месяца, вооружившись кинжалами, явились в Сенат.
– И?
– И убили Цезаря.
– Апостол! Ради всего святого! И ты... ты собираешься убить императрицу?
– Да, Маша, я собираюсь это сделать, – с торжественным спокойствием проговорил капитан.
Девушка какое-то мгновение в ужасе смотрела на него, а потом вдруг внезапно рассмеялась.
– А-а, теперь я поняла, ты шутишь, ты хочешь меня напугать, ты не можешь говорить такое всерьез.
– Ты полагаешь? – мрачно возразил капитан. – Но я говорю тебе, что не могу быть спокоен, Маша, что счастье рядом с тобой кажется мне грехом, доколе жива эта порочная женщина. Я слышу голос, который говорит мне: «Брут, ты спишь!». Я хочу проснуться и вместе с собой разбудить эту горемычную страну.
– Апостол, разве нет какого-нибудь иного средства, какого-нибудь другого пути? – спросила охваченная страхом девушка.
– Всякий другой путь ведет в Сибирь.
– А этот на плаху.
– Пусть так, я хочу подать великий пример, – сказал Чоглоков, – и если я потерплю неудачу, тогда, видимо, окажется прав Коран, в котором говорится:
«Нет спасения для народа, которым правит женщина».
– Возлюбленный мой...
– Довольно об этом.
Маша замолчала и настолько хорошо скрыла свое волнение, что никто из близких даже не догадался, какие назревали события, но оставшись в своей горнице одна, она, бросившись на колени перед образами, плакала и молилась всю ночь до рассвета.
На большой площади перед Кремлем сверкали тысячи штыков, раздавались цокот копыт кавалерии, грозно глядели черные дула пушек. Царица Екатерина Вторая принимала парад московского гарнизона.
После того, как войска выстроились в три эшелона, она с блестящей свитой галопом приблизилась к ним – грянула музыка, к ее ногам склонились знамена – и затем уже медленным шагом верхом императрица двинулась вдоль фронта.
Она сидела на вороном скакуне арабских кровей, который, казалось, с очевидной гордостью нес ее, в свободной и все же внушающей почтение позе. Напудренные добела волосы прикрывала треугольная шляпа того фасона, какой в ту пору носили солдаты во время несения караула, с широким золотым галуном и небольшим султаном из перьев. Поверх серого платья для верховой езды на ней был надет мундир из зеленого сукна, с красными отворотами и золотым позументом, маленькая рука в белой перчатке с манжетой уверенно сжимала хлыст.
Когда императрица проезжала сквозь шеренги, каждая рота приветствовала ее словами: «Добрый день, наша царица!», и она с любезной улыбкой молвила в ответ: «Добрый день». Следуя мимо роты Чоглокова, она вдруг замедлила поступь коня и спокойно остановила свой взгляд, приводивший в трепет любого отважного мужчину, на капитане. Чоглоков же выдержал его, даже не вздрогнув, глаза его горели фанатичной ненавистью, однако Екатерина Вторая, похоже, совершенно по-своему истолковала их жар, ибо тут же обернулась к сопровождающему ее генералу графу Апраксину и поинтересовалась, как зовут молодого красивого офицера.
Во время прохождения рот перед ней торжественным маршем, ее большие повелительные глаза сразу отыскали в строю капитана, и на сей раз он даже удостоился благосклонного, но едва заметного и только ему адресованного кивка ее головы.
Возвратившись после парада в свои покои, она немедленно велела пригласить к себе графа Панина и дала ему поручение, как можно скорее предоставить ей информацию о капитане Чоглокове. Между тем сведения, которые она так настоятельно требовала, поступили гораздо раньше, чем она ожидала, с совершенно неожиданной стороны и звучали достаточно странно.
У царицы хватило времени только на то, чтобы сменить свои военного покроя одежды на роскошное неглиже, когда ей доложили о некой особе, желающей сделать ей важные и безотлагательные сообщения.
– Кто такая? – нахмурив лоб, спросила она.
– Юная девушка, дочь одного китайгородского купца.
– И какой же темы касаются сообщения?
– Она настаивает, что доверительно может рассказать обо всем только лично вашему величеству.
Екатерина на мгновение уставилась в землю, она очевидно размышляла, а затем сделала жест, красноречиво означавший: я хочу поговорить с девушкой. До ее появления у царицы еще было время придирчиво оглядеть себя в большое стенное зеркало, чтобы затем в небрежной позе расположиться на мягком диване.
Когда девушка, наконец, осталась наедине с самодержицей России, она, подобно изваянию, неподвижно замерла в дверях, наполовину скрытая красной портьерой из тяжелой камчатной ткани, и начала плакать.
– Ну, быстренько рассказывай мне, что ты хотела сказать, – с улыбкой промолвила Екатерина Вторая, – не забывай, что у меня не так много свободного времени, как у тебя.
Ясный голос императрицы совершенно иным образом подействовал на девушку, чем величественность ее облика, она поспешила подойти ближе, бросилась к ее ногам и воздела вверх руки.
– Помилуйте! – в странном смятении выкрикнула она.
– Кого, дитя мое? – мягко спросила Екатерина.
– Одного человека, которого я люблю, – всхлипывая, ответила девушка.
– И что же за преступление он совершил?
– Он только собирается его совершить.
– Вот как, – рассмеялась царица, – и, стало быть, я должна заранее предоставить ему прощение, чтобы он мог учинить его безнаказанно? Нечего сказать, неплохо придумано.
– Нет, ваше величество, не так, – воскликнула девушка, – я нескладно выразилась. Речь идет о том, чтобы предотвратить ужасный поступок и выхлопотать у вас помилование для того, кто его планирует.
– Чем дальше, тем больше загадок, – промолвила царица, но прежде скажи-ка мне, как тебя зовут и кто твои родители?
– Зовут меня Маша, а мой батюшка купец Самсонов из Китай-города.
– А теперь, Маша, встань-ка и спокойно и по порядку расскажи мне все, что у тебя на сердце.
– Не раньше, ваше величество, чем вы пообещаете мне помиловать несчастного.
– Чтобы принять то или иное решение, мне необходимо знать суть дела.
– Нет, ваше величество, вы должны простить до того, как я передам в ваши руки человека, которого горячо и беззаветно люблю, ибо я иду на этот шаг не только ради спасения вашей жизни, милостивая госпожа, но и ради спасения его тоже, только моя любовь и мой страх за его судьбу толкают меня на то, чтобы предать его.
– Следовательно, речь идет о заговоре...
– Нет...
– Ну как же, очередное покушение на мою жизнь, разве не так? – быстро и резко спросила Екатерина.
– Я этого не говорила...
– Как раз это ты и сказала, именно это, голубушка.
– Ничего я не говорила, – воскликнула Маша, негодование которой с каждым словом нарастало, – и я ничегошеньки не скажу, если вы не даруете мне его жизнь.
– Есть средства, дитя...
– Я не боюсь оказаться брошенной в темницу и быть закованной в цепи.
10
Брут Марк Юний (85—42 гг. до н. э.) в Древнем Риме глава (вместе с Кассием) заговора 44 г. против Цезаря. По преданию, одним из первых нанес ему удар кинжалом. Возглавил затем вместе с Кассием республиканцев в борьбе со вторым триумвиратом; потерпев поражение, покончил с собой.
11
Кассий Гай в должности квестора в 53 г. до н. э. выступил против Цезаря, но, проиграв ему, был им помилован. В 44 г. получил должность претора и тогда же вместе с Брутом принял участие в заговоре против Цезаря. После поражения республиканских войск около Филипп в 42 г. приказал одному из своих вольноотпущенников убить себя.