Боттичелли

Он был не одинок: из всех улиц и переулков, выходящих на площадь, выливались людские ручейки – горожане везли, волокли, несли все то, что, по их разумению, тешило дьявола и мешало им войти в Царство Небесное. Все это сбрасывалось на площади, и «плаксы» бдительно охраняли собранное от возможных покушений пока еще не раскаявшихся сограждан. Сандро, освободившись от груза, обошел всю площадь и увидел несколько своих картин, в том числе и одну Мадонну – видимо, город уже перестал нуждаться в ее высоком заступничестве. Остальные были из тех картин, которые он и его ученики написали во времена Великолепного, когда богатые семейства охватило поветрие украшать свои дома изображениями языческих богов и богинь. Эти картины теперь были обречены, спасти их никто не мог. Но все-таки не их искал он, до боли, до слез напрягая свои глаза. Интересно, добрались ли «плаксы» до виллы Пьерфранческо? Или же тот надежно припрятал те две его картины, которые все время не уходят у него из памяти? Странное все-таки существо человек! Вот и он, совершивший когда-то непростительный грех, шарит сейчас по этим грудам предметов роскоши и боится увидеть, что «Весна» и «Венера» лежат где-то здесь и по ним ступают грязные башмаки толпы.

Вернувшись домой, он нашел свою мастерскую совершенно опустошенной: в его отсутствие Симоне и его друзья, видимо, решили избавить его от неприятных трудов и основательно поработали. Они выгребли все подчистую, не особенно стараясь разобраться, что греховно, а что нет. Симоне так старался спасти своего брата! Утащили даже кисти, сочтя их орудием дьявола. Не решились тронуть только его рисунки к «Комедии» Данте – здесь сыграло роль то, что в глазах Симоне эта поэма было чем-то боговдохновенным, вроде Библии. Вот и все, что осталось от его многолетних трудов. Поздно уже начинать сначала, да и что ему теперь нужно? Теперь он действительно освободился от всех грехов. Остались только те две картины – может быть, послать за ними Симоне или сходить самому? Но они ведь теперь не его собственность. Лоренцо возьмет весь грех на себя. Он не хотел их писать – его уговорили, почти что заставили. Они не его, он отрекся от них!

Симоне возвратился домой поздно ночью. Видимо, он опасался, что брат не похвалит его за содеянное, и давал ему возможность остыть. Но Сандро воздержался от каких-либо упреков – да и в чем он мог его упрекать, если собственными руками уничтожил свои творения? Брат был возбужден; видя, что Сандро не собирается корить его, он выплеснул свое возмущение: подумать только – находятся люди, которые готовы пожертвовать всем, чтобы спасти ту нечисть, что собрана на площади. Оказывается, один венецианский купец предлагал Синьории двадцать тысяч дукатов за то, что было собрано ими с таким тщанием и трудом и подлежало очистительному сожжению, – не иначе надеялся перепродать все это за гораздо большую сумму. Были и другие, подобные этому дельцу, что сулили большие деньги, не заботясь о своей душе. Даже среди флорентийцев находились такие. Но Синьория проявила мудрость, она твердо заявила всем этим корыстолюбцам, что не допустит, чтобы эта нечисть расползалась по свету. Просьбы были отклонены со всей решимостью.

Симоне теперь ломал голову, не были ли эти просители слугами дьявола, пытавшимися соблазнить Синьорию деньгами, и не стоит ли обойтись с ними по всей строгости. Эта мысль всецело занимала его, и если бы Сандро начал говорить с ним о своей мастерской, он тоже мог бы угодить в пособники Сатаны. Позднее свое возвращение Симоне объяснял тем, что весь вечер они были заняты сооружением на площади огромного костра. Захлебываясь от восторга, он хвалился пришедшей ему в голову удачной мыслью соорудить из всего этого хлама, собранного по городу и в его окрестностях, пирамиду с семью ступенями, символизирующими семь смертных грехов; эта идея была одобрена самим Савонаролой. В основание пирамиды они положили маски и карнавальные одеяния, а сверху книги всех этих язычников – Анакреона, Аристофана, Овидия, Лукиана.

Было видно, что одно это перечисление доставляет Симоне удовольствие, и он постарался запомнить имена тех, кто подлежал сожжению; ведь за всю жизнь, насколько помнил Сандро, этот неудачливый купец не прочитал ни одного из тех авторов, о чьей греховности судил с такой уверенностью. Он с грустью подумал, что в этой пирамиде ожидают своей печальной участи Боккаччо, которого читал его отец, книги, подаренные ему философами из Платоновской академии, Полициано, Пульчи. Поверх книг подручные доминиканца бросили благовония, пудру, различные игры, музыкальные инструменты. И уже потом на все это легли картины, рисунки, гравюры.

У Сандро чуть было не сорвался с языка вопрос, не видел ли Симоне написанные им картины, изображающие Весну и Венеру, но он вовремя удержался. Чего доброго, Симоне стал бы расспрашивать, для кого он их написал и где они могут находиться. Он ничего не сказал, а ведь всего несколько слов могли бы избавить его от самого великого греха. Видимо, что-то более сильное, чем страх за собственную душу, удержало его от раскрытия этой тайны. Симоне чуть ли не до утра хвастал своим подвигом во имя спасения истинной веры и расхваливал мудрость флорентийского пророка, но Сандро давно уже перестал его слушать: собственные мысли обуревали его, и он вдруг с ужасом осознал, что сомневается в непогрешимости Савонаролы и в мудрости его решения придать огню творения рук человеческих. Кто докажет ему, что все совершенное им – это всего лишь утеха дьявола?

Он не мог, однако, не прийти на площадь Синьории в ночь сожжения «игрушек суеты», как окрестил их Савонарола. Да, «плаксы» постарались на славу, и зрелище обещало быть действительно грандиозным и поучительным. Гора отобранных у граждан вещей была величиной с приличный дом, а венчала ее фигура с козлиными ногами и развевающейся по ветру бородой из мочала. Скорее всего, это был символ Сатаны, но, возможно, неистовый проповедник именно так представлял себе языческих богов. Напрасно старался Сандро рассмотреть в этой пирамиде хотя бы одно из своих творений: все было перемешано, разбито, испоганено. С заунывными песнопениями, никак не подходящими для проводов карнавала, к костру приблизились избранные «плаксы», чтобы зажечь его. Огонь долго не хотел разгораться, но потом груда вещей как-то разом вспыхнула, и площадь наполнилась треском всепожирающего пламени. Обычно вокруг таких костров – а Сандро перевидал их на своем веку немало – пели и плясали, водили хороводы, стремясь нагуляться на время Великого поста, но сейчас над площадью царило тягостное молчание. «Плаксы» собрались было устроить хоровод, но вскоре бросили эту затею, так как никто из стоявших рядом зрителей не присоединился к ним, не разделил их наигранную радость. Люди разошлись с площади задолго до того, как погас этот чудовищный костер.

Сандро прислушивался к разговорам горожан, но не услышал ни одного слова одобрения затеи Савонаролы. Многие сокрушались о том, что погибли творения, бывшие украшением Флоренции, и ничего не было предпринято для их спасения. Были и такие, которые осуждали Савонаролу за то, что он пустил на ветер сокровища, за которые город мог бы выручить немало денег. В душах рачительных флорентийцев такой поступок никак не мог вызвать одобрения. Самоочищение, которого требовал наместник Христа во Флоренции, свершилось, однако, вопреки его ожиданиям, оно принесло не умиротворение, а недовольство. В разговорах все чаще стало всплывать имя Великолепного, который конечно же не допустил бы бесчестия Флоренции. Савонарола совершил одну из своих крупнейших ошибок – он покусился на красоту, и это рано или поздно должно было принести отмщение.

В городе знали, что Пьеро находится в Сиене, и ждали, что он может предпринять. И хотя Сандро не испытывал абсолютно никакой симпатии к сыну Лоренцо, но и он ловил себя на мысли, что желает, чтобы он пришел во Флоренцию и положил конец этому затянувшемуся кошмару. В ночь на 26 апреля 1497 года Пьеро с отрядом в полторы тысячи лучников и восьмьюстами конниками покинул Сиену и под покровом темноты двинулся к Флоренции. Он рассчитывал на внезапность своего нападения, но случилось так, что некий крестьянин заметил войско, двигавшееся в темноте к городским воротам, вскочил на коня и поспешил в город, чтобы предупредить власти. Тотчас же были подняты все мосты, а на городских стенах расставлены лучники. Неожиданное нападение Пьеро сорвалось, и ему оставалось только разместить свое войско под стенами города и послать Синьории требование открыть ворота. Но они остались закрытыми. Даже новый гонфалоньер Бернардо дель Неро, который отнюдь не был сторонником Савонаролы, не решился это сделать. Ко всему прочему, вдруг начался проливной дождь, который продолжался весь день. Казалось, солнце померкло, и, видя в этом знамение Божие, никто не решился выйти на улицу, чтобы потребовать возвращения Пьеро. Наступила ночь, а ливень все продолжался, унося с потоками воды надежды на восстание флорентийцев в пользу отпрыска Великолепного. В отчаянии Пьеро приказал трубить отступление. Савонарола мог торжествовать.