Капитан Шопот

Возвращался домой и старый «знакомый» капитана и Миколы — одутловатый немец в сером костюме с траурной ленточкой на лацкане пиджака.

Пока сержанты осматривали машины, контролер попросил у туристов паспорта, вошел в канцелярию, сел за стол. Паспорта лежали перед ним — разноцветные книжечки с чужими гербами на обложках; если бы документы умели разговаривать, они многое рассказали бы пограничнику о тех людях, в карманах которых прибыли сюда. Но паспорта молчали. С фотографий смотрели на контролера те самые люди, которые прогуливались там, за окном, в ожидании завершения формальностей.

Штампы виз успокоительно выстраивались на радужно разрисованных страницах, словно залог благонадежности.

В канцелярию вошел Шопот. Он отодвинул паспорта в сторону. Еще раз проплыли перед его глазами лица туристов. Жизнерадостные старушки, не перестававшие удивляться миру, даром, что прожили много и повидали на споем веку немало чудес. Бесцветные лица студентов. Оба в очках, долговязые, какие-то вымоченные зайцы; развозят свою молодую скуку по миру. Самодовольный промышленник. Все коротконогие мужчины страшно самодовольны, они считают, что необычайно нравятся женщинам, и потому ведут себя с прекрасной половиной человечества, как правило, весьма нахально. Промышленник счастлив вдвойне: машиной и женой. Он разрывается от счастья на две половины. Бедный синьор! Немец в трауре. О нем только и скажешь: немец в трауре. Придирчивым к нему никак нельзя быть. Во-первых, похоронил жену, нужно посочувствовать человеку. А во-вторых, он из Федеративной республики, сразу обидится, если заметит, что к нему присматриваются более зорко. Для пограничника все гости одинаковы, должны быть одинаковы!

И в то же время этот самый немец может быть кем угодно. Возможно, его так называемый траур всего лишь маскировка: разжалобить всех по пути и делать свое черное дело. Возможно, его выезд из нашей страны чем-то связан с событием, которое произошло сегодня ночью? Ах, какие глупости!

Шопот готов был уже встать и уйти. Но сидел, ждал. Один из пограничников должен прийти сюда, без свидетелей доложить начальнику заставы о результатах осмотра машин, только тогда контролер выйдет к туристам, вернет им паспорта, пожелает счастливого путешествия.

Вошел Микола, Закрыл за собой дверь, еще и оглянулся, чтобы убедиться, нет ли кого сзади, не подслушивает ли кто-нибудь.

— Товарищ капитан!

Шопот сидел за столом. Никогда не сидел во время доклада: из уважения к людям непременно вставал, брал под козырек. А теперь сидел, не шевелился. Микола понял: капитан устал. С самого рассвета в горах, сначала один, потом с полковником... До сих пор не обнаружили нарушителя...

— Товарищ капитан, разрешите...

— Что там? Все в порядке?

— Так точно, товарищ капитан, только...

— Что? — капитан вскочил, словно поднятый стальной пружиной, в два шага приблизился к Миколе.

— Что там?

— У этого немца...

— Снова вы об этом немце!

— Нет, товарищ капитан, я ничего... Все машины одинаково... Но ведь у него новехонькая «шкода»... Он на нее только что сел.

— Ну?

— А винтики там в одном месте — оно и незаметно сразу, но...

— Не тяните, говорите точнее!

— Значит, так: я заметил, что головки шурупов, которыми привинчена панель левой дверцы, расцарапаны так, будто их часто... значит, отверткой...

— И что из этого?

— Я спросил у немца...

— Какое вы имели право спрашивать?

— Да он там вертелся возле машины, как вьюн. Вот я и спросил у него: «Герр, как у вас подъемники стекол, действуют, гут?» — «О, — говорит, — прима, прима!» — «И ничего не ломалось?» — спрашиваю. «О, — говорит, — ничего, ничего, все прима, чешская машина прима, Чехословакия прима, Советский Союз прима». Так «распримался», что меня подозрение взяло, а тут еще шурупчик. Когда он въезжал к нам, все шурупчики были целехонькие, это я хорошо помню, а теперь...

— Вы убеждены?

— Так точно, товарищ капитан.

— И что же вы думаете?

— В дверцах он мог что-нибудь спрятать. Может, украл что-нибудь...

— Отставить такую терминологию.

— Есть отставить...

— Вещи проверили?

— Так точно. Тоже он нагреб...

— Отставить.

— Есть. Значит, он там насобирал... Бутылки какие-то пустые, папиросы, спички...

— Что же тут удивительного?

— Да ничего...

— Так, понятно. Будем пропускать.

— А этого? Товарищ капитан...

— Посмотрим... Как, контролер, посмотрим?

Капитан и контролер вышли на шоссе. Контролер возвратил всем, кроме немца, паспорта, пожелал счастливого возвращения, перед Кемпером извинился, сказал, что для завершения небольших формальностей ему придется задержаться на несколько минут.

— Да? — переспросил немец. — Я не понимаю!

Пытался изобразить возмущение, но голос его дрогнул скорее от страха. Чтобы не выдать замешательства, Кемпер умолк. Смотрел на свой зеленоватый паспорт в руках советского офицера. Броситься бы на этого человека, выхватить паспорт, прыгнуть в машину — и айда!

Двое с автоматами стоят у шлагбаума. Возле капитана еще один вооруженный. Капитан тоже вооружен. Главное же — по ту сторону тоже коммунистическая страна. Куда тут убежишь? Пробовал утешить себя, что пограничников заинтересовала его коллекция. Необычайные сувениры. Что ж, каждый собирает то, что ему больше нравится. Узнать же о подлинных назначениях «сувениров» со штампами местных ресторанов, в этом Кемпер был убежден, ни один из пограничников не в состоянии, Тогда что же? Может, советская разведка пронюхала о полковнике Хепси? Может, за самим полковником следят даже там, в Германии? Маловероятно. Проще всего было бы предположить, что его фигура вызвала подозрение. Возможно, у русских есть тайно распространяемые списки военных преступников с портретами и точными описаниями, и один из них узнал его, доктора Кемпера, того самого доктора, экстрадиции которого требуют поляки? Может, его узнала та женщина (у него почти не было сомнения, что она узнала его) и сообщила пограничникам? Но свидетельство полусумасшедшей от давнишних переживаний женщины не может быть доказательством, тем более не может служить поводом для задержания человека, имеющего германское подданство...

У контролера в руках был паспорт Кемпера. Создавалось впечатление, что он намерен возвратить паспорт владельцу и задержал доктора лишь для того, чтобы наедине, без свидетелей, выразить ему свое сочувствие в связи с тяжелой утратой... Во всяком случае, выражение лица у советского офицера было очень грустное, что и натолкнуло Кемпера еще и на такое предположение. Он метался среди этих предположений, безвыходных и успокоительных, то выбирался на поверхность, хватаясь за спасательный круг надежды, то снова тонул, придавленный тяжелыми глыбами преступлений, за каждым из которых его мог бы убить любой из этих молодых парней, на вид таких добрых, приветливых и милых.

— Я хотел бы посмотреть на некоторые вещи, — деликатно обратился к нему капитан Шопот.

— О, прошу, прошу, ваши солдаты и чиновник таможни уже...

— Да, да, я знаю... Тут ничего такого, но наш долг...

Кемпер пошел за капитаном к машине. Не мог отстать от него, будто его привязали к начальнику заставы веревочкой.

Капитан смотрел на пластиковый чемодан с «сувенирами». Абсолютный хаос, в котором напрасно было бы искать какой-нибудь порядок. Случайный подбор предметов, ничего не стоящие вещи. Возможно, немец хочет вывезти за границу эту рухлядь, чтобы продать ее газетным писакам? Сфотографируют наши бутылки с не всегда привлекательными этикетками, распишут, какой дорогой в Советском Союзе шоколад... От врага можно ждать всего. Но тут уж ничего не поделаешь: раз он едет к нам, значит, имеет право смотреть на все и обо всем потом говорить. Везет немец с собой этот утиль? Пускай себе везет. В список запрещенных для вывоза предметов здесь ничто не входит, следовательно, формально прицепиться ни к чему нельзя, да и не для того они здесь поставлены, чтобы цепляться!