Страница 11 из 15
Услышав такие вести, заимодавцы отправились за альгвасилом[33] и писцом, вскоре возвратились с ними, взяли ключ, позвали меня, собрали свидетелей, отворили дверь и вошли в наше обиталище, дабы описать имущество моего хозяина для уплаты долгов. Обошли они весь дом и, видя, что он, как я уже рассказывал, совсем пуст, принялись допытываться:
— Где же имущество твоего хозяина? Где его сундуки, ковры и все драгоценности?
— Не знаю, — ответил я.
— Вещи унесены ночью, это ясно, — решили они. — Сеньор альгвасил, возьмите-ка этого паренька — он знает, где все это припрятано.
Тут альгвасил подошел ко мне и, схватив за шиворот, пригрозил:
— Мальчик, ты сядешь в тюрьму, если не скажешь, где спрятано добро твоего хозяина.
Никогда еще не был я в таком положении (впрочем, за воротник меня постоянно держал слепец, но в мирных целях, чтобы я показывал ему дорогу); я перепугался до смерти и со слезами пообещал ответить на все вопросы.
— Хорошо, — согласились они. — Ну, говори все, что знаешь, и не бойся.
Писец сел на скамью, чтобы составить опись, и начал выведывать у меня, чем владел мой хозяин.
— Сеньоры, — начал я, — хозяин мой говорил, что у него очень хорошее поместье и разрушенная голубятня.
— Что ж, — сказали они, — как бы мало это ни стоило, а на долги хватит. В какой части города у него эти угодья?
— На его родине, — ответил я.
— Ей-богу, дело обстоит неплохо! — воскликнули они. — А где же его родина?
— Хозяин говорил, что родом он из Старой Кастилии.
Альгвасил и писец расхохотались.
— Право, этих сведений вполне достаточно, чтобы мы могли взыскать с него наши деньги, хотя бы за ним числилось еще и побольше, — сказали они заимодавцам.
Тут вмешались соседки.
— Господа, этот ребенок ни в чем не повинен, — объявили они. — Он всего несколько дней служит у этого дворянина и знает о нем не больше, чем ваши милости. Бедняжка часто приходил к нам, и мы его подкармливали, Христа ради, как могли, а на ночь он уходил спать к нему.
Уверившись в моей невиновности, власти отпустили меня и стали требовать с мужчины и со старухи возмещение издержек, из-за чего поднялся у них шум и спор.
Одни утверждали, что они ничего не обязаны платить, ибо не с кого им получить долг, другие же — что они из-за этого потеряли другое дело, поважнее.
Наконец, после долгих пререканий, стражник схватил тюфяк старухи, и хотя то был не великий груз, однако потащили его все пятеро, не переставая кричать.
Не знаю, чем все это дело кончилось; наверное, бедняга тюфяк расплатился за все протори и убытки, тем более что ему давно пора было уйти на покой, вместо того чтобы отдаваться внаем.
Так покинул меня мой злосчастный третий хозяин, и я вновь изведал всю горечь моей судьбины. Действуя во всех случаях против меня, она и здесь так обернула дело, что, хотя обычно слуги удирают от подобных хозяев, мой хозяин сам покинул своего слугу и удрал от него.
РАССКАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ
Пришлось мне искать четвертого хозяина, и таковым оказался один монах ордена Милости, к которому послали меня упомянутые мною соседки. Они называли его своим родственником. Ярый враг монастырской службы и монастырской пищи, любитель погулять на стороне, заниматься светскими делами и шляться по гостям, он, думается мне, изнашивал больше башмаков, чем весь монастырь, вместе взятый. От него-то я в первый раз в моей жизни и получил башмаки. Башмаки не выдержали больше недели, но и я не мог больше выдержать его беготни, и по этой причине, а также по некоторым другим, о коих не стоит упоминать, я с ним распрощался.
РАССКАЗ ПЯТЫЙ
Пятым моим хозяином судьбе угодно было сделать продавца папских грамот, самого развязного, бесстыжего и ловкого торгаша, которого я когда-либо видел, не надеюсь увидеть в будущем и не думаю, что еще кто-нибудь увидит, ибо он был мастер придумывать разные способы, приемы и весьма ловкие штуки, чтобы сбывать свой товар.
Входя в деревню, он, прежде чем предложить грамоты, одарял клириков и священников разными вещицами не очень большой ценности и значения, как-то: мурсийским латуком, а если позволяло время года, то парочкой лимонов или апельсинов, персиками, парой абрикосов, или же давал всем по одной ранней груше. Такими подношениями он старался ублажить их, чтобы они способствовали его торговле и призывали своих прихожан раскупать грамоты.
Вручая подарки, он обыкновенно осведомлялся о степени учености одаряемых. Если они говорили, что знают латынь, то он ни слова по-латыни не произносил, чтобы не попасть впросак, а пользовался складной и размеренной испанской речью и своим развязнейшим языком. Если же он узнавал, что эти священнослужители из числа тех преподобий, что получают места больше за денежки и по рекомендации, чем за ученость, тогда он превращался в какого-то святого Фому и битых два часа болтал по-латыни или, по крайней мере, делал вид, что болтает. Если его грамоты не брали добром, он придумывал средства, чтобы их покупали поневоле, и всячески надувал народ, порой весьма хитроумными способами, а так как рассказывать о всех виденных мною проделках долго, то я поведаю здесь только об одной, чрезвычайно занятной и ловкой, в которой он выказал все свое хитроумие.
В местечке Сагра, близ Толедо, он проповедовал два или три дня с обычным для него рвением, но у него не купили ни одной грамоты и, на мой взгляд, даже и намерения не имели покупать. Он бесился, ломал голову над тем, что бы ему еще предпринять, и решил созвать народ на другой день утром, чтобы еще раз предложить буллы.
В тот же вечер после ужина он и альгвасил засели за карты и вскоре заспорили и разругались. Он обозвал альгвасила вором, а тот его мошенником. Тогда хозяин мой схватился за копье, стоявшее у дверей, а альгвасил за свою шпагу, висевшую у пояса.
На шум и крики сбежались постояльцы и соседи и стали их разнимать, а они, озлобившись, старались высвободиться и ухлопать друг дружку. Но так как дом был полон народа, сбежавшегося на великий шум, и враги не посмели применить оружия, то они начали осыпать друг друга ругательствами, и альгвасил, между прочим, сказал моему хозяину, что он обманщик и что буллы его подложные.
В конце концов, видя, что усмирить их невозможно, народ увел альгвасила из гостиницы, хозяин же мой остался в весьма злобном расположении духа. Постояльцы и соседи просили его успокоиться и пойти спать. Он так и сделал, и все мы улеглись.
Утром хозяин мой отправился в церковь и велел звонить к обедне, в конце которой он собирался произнести проповедь о пользе булл. Народ собрался и возроптал: буллы-де подложные, сам альгвасил открыл это во время ссоры, и те, кто раньше не имел особой охоты покупать их, теперь и вовсе расхотели.
Проповедник взошел на кафедру и начал воодушевлять народ и убеждать его не лишать себя такого блага и милости, как отпущение грехов, приносимое святой буллой.
В самый разгар проповеди в церковь вошел альгвасил, опустился на колени, сотворил молитву, а затем, поднявшись, громко и внятно повел такую разумную речь:
— Люди добрые, выслушайте меня, а потом слушайте, кого хотите. Я пришел сюда из-за этого надувалы, который вон тут проповедует. Он ввел меня в соблазн и попросил помочь ему в его торговле, пообещав поделиться выручкой. Теперь же, сознав, какой вред принесло бы это моей душе и вашим кошелькам, и раскаявшись в содеянном, я во всеуслышание объявляю вам, что буллы его подложные. Не верьте им, не берите их, а я ни прямо, ни косвенно к ним не причастен и отныне бросаю свой жезл и оставляю службу. Если же когда-нибудь он понесет наказание за свои обманы, будьте свидетелями, что я с ним не заодно и не помогаю ему, а, напротив, предостерегаю вас и объявляю о его злоумышлениях.
33
Альгвасил — младший судебно-полицейский чин в Испании XVI в.
34
Как Ласаро устроился у продавца папских грамот... — Под «папскими грамотами» здесь имеются в виду папские послания (буллы), призывавшие к борьбе с маврами; приобретение грамот давало их покупателям «отпущение грехов». Сюжетно этот рассказ «Ласарильо» почти полностью совпадает с одной из новелл Мазуччо Гуардати Салернитанца — крупнейшего итальянского новеллиста XV в., что заставляет критиков предполагать возможность прямого заимствования.