"Если", 2010, № 5

— Странно все-таки, что это сделали смертники, — проговорил он уже потом, когда мы сидели на крыльце, наблюдая за закатом. В руках у меня было ружье, у отца на коленях лежала автоматическая винтовка, которой я у него еще не видел. — И я совершенно не понимаю, зачем смертники нападают на мемориальные рощи. Ведь они сами станут деревьями через несколько недель или месяцев. Зачем же своих-то губить?

Потом папа сказал, что, выезжая из города, слышал, будто шериф и пожарные собирают всех помощников и готовятся к худшему. Национальная гвардия также уже наготове.

Однако ту ночь мы с папой провели спокойно. На горизонте, со стороны города, вспыхнуло пламя, затрещали выстрелы. Если бы телефоны и прочие сети еще работали, мы узнали бы, что произошло. Однако последние десять лет в этой части штата все сети были настолько перегружены, что мы просто не смогли вклиниться и потому просидели всю ночь на крыльце, давя комаров и дожидаясь рассвета.

На следующее утро, когда мы с отцом подъезжали к городу, в воздухе пахло дымом. Первым делом мы направились к дому Шоны. Оказалось, что ее жилище, как и дом Брэда, превращено в пепел. Ни Шоны, ни ее родных не было видно, но один из соседей сказал, что Шона и ее мать получили ранения и находятся в госпитале. Отправившись по соседству, к Брэду, я обнаружил посреди остатков гостиной обугленный труп его отца. Старина Сардж, пес Брэда, лежал возле тела хозяина: очевидно, погиб, пытаясь защитить его.

Дерево Брэда на заднем дворе казалось целым. Однако когда я тронул шип, чтобы сообщить Брэду скорбную весть, кристаллическая структура рассыпалась на мелкие части. Покачав головой, отец проговорил, что пламя пожара убило и Брэда.

Пока я плакал, отец гладил меня по плечу прикрытой перчаткой рукой. Конечно, даже гибель Брэда не оправдывает такого риска, как новое прикосновение.

Мы похоронили отца Брэда и Сарджа возле останков терна, и я произнес несколько слов, напомнив Брэду о том, как мне будет не хватать его и как любила его Эллина. Потом мы въехали в город. Обгорелые баррикады перекрывали большинство дорог, перед ними дюжинами лежали трупы терновых смертников, причем некоторые из них пытались укорениться даже в асфальте Мейн-стрит. Баррикады по-прежнему занимала Национальная гвардия. Усталый сержант движением руки пропустил нас внутрь. Мы остановились у госпиталя, чтобы навестить Шону и ее мать, но врачи и сестры были загружены до предела, и нас отказались впустить.

Не имея возможности помочь, мы с отцом отъехали в мемориальную рощу. Оказалось, что нападение терновых смертников на баррикады и дома при всей своей кровопролитности оказалось всего только отвлекающей диверсией. Куда более крупная группа напала на городские мемориальные рощи, повалив топорами и мачете серебристые деревья. Две рощи, находившиеся в более бедных и внешних районах города, были полностью уничтожены: на деревьях не осталось ни шипов, ни ветвей, но более богатый мемориал, где работали мы с отцом, оказался поврежденным лишь частично. Шерифа мы обнаружили около самых старых деревьев рощи, принадлежавших родственникам семейства Блондхейм. Ветви их были наполовину обрублены, несколько растений сгорело.

— Сюда пришли несколько сотен, — проговорила шериф Коффи, — и вел их некий смертник по имени Ченс, на коже которого светились числа. Служба безопасности утверждает, что он был профессором математики, пока не закрылись последние университеты. В любом случае, мы выбили их отсюда раньше, чем они сумели сжечь всю рощу. Но Блондхейм все вопит, что мы сделали мало.

Услышав о смертнике с татуировками на коже, я сказал шерифу Коффи, что этот же человек участвовал и в нападении на меня, однако ее отвлекло возвращение миссис Блондхейм, которая принялась умолять отца, чтобы он спас ее деревья. Мы обследовали их. Нескольким уже ничего бы не помогло, однако другие были небезнадежны — при быстрой помощи. Я было начал объяснять миссис Блондхейм, что вне зависимости от наших стараний деревья все равно потеряют воспоминания, хранившиеся в утраченных ветвях, но отец строгим взглядом приказал мне заткнуться. Я оглядел поврежденную рощу и, заметив мамино дерево, отправился переговорить с ней, пока папа и шериф обсуждали дела с миссис Блондхейм.

Мама всегда была рада видеть меня, особенно теперь, когда стала терном. Я рассказал ей об Эллине, о нападении на рощу и о том, что Брэд и его отец погибли, а Шона находится в госпитале. Тут я не выдержал и зарыдал. Мама крепко обняла меня и сказала, что все будет хорошо. Она говорила так, как будто я был ребенком, проснувшимся после ужасного кошмара.

Однако как только я успокоился, боль моя быстро смутила мать — и смятение это означало, что она уже забыла все, о чем я только что сказал ей. Она снова спросила меня, как дела у Брэда и Эллины. Глядя в ее дивные, глубокие, небесной синевы глаза, я увидел в них собственное отражение — ребенок, которого она знала перед смертью. Для мамы я никогда не вырасту, потому что она не сможет измениться, ибо душа и воспоминания ее жестким и неизменным образом впечатались в кристаллическую структуру дерева. Что бы ни произошло в нашей жизни, мама всегда останется такой, какой была перед смертью.

И хотя лгать я не люблю, снова рассказывать ей о Брэде и Эллине было невыносимо.

— У них все в порядке, — проговорил я, надеясь, что она не заметит лжи.

— Вот и отлично, — сказала она, обнимая меня напоследок. — Друзья нужны всем.

Остаток дня мы с отцом провели в роще, укрепляя поврежденные деревца. К полудню собралась большая толпа горожан, проверявших деревья родственников и друзей или пытавшихся помочь нам с отцом. Явившийся капитан Национальной гвардии едва не затеял мятеж, предложив людям собраться в центре города, где будет легче отразить следующую атаку, вместо того чтобы защищать мемориальную рощу. Несколько горожан уже наставили на него ружья, когда Коффи успокоила бунт, заявив, что мы будем защищать всех, включая терновые деревья.

Когда до сумерек оставалось несколько часов, отец погрузил наши инструменты в грузовик и сказал, что нам пора. Шериф предложила нам остаться в городе и переночевать в одной из комнат ее особняка. Папа поблагодарил, но сказал, что нам и дома неплохо.

По дороге домой мы встречались с друзьями и знакомыми, готовившимися защищать город и мемориальную рощу. Мне было так стыдно оставлять их, что я осел поглубже на сиденье, чтобы не было видно. Я спросил отца, почему мы не можем оставаться в городе. Мне хотелось защищать Шону. Мне хотелось защищать мамино дерево. Мне хотелось быть рядом с соседями. Однако отец сказал, что иногда лучше не поступать, как все, и не стал развивать эту тему.

За последующие несколько дней терновые смертники еще два раза нападали на город. По ночам мы с отцом по очереди охраняли наш дом. Утром мы выезжали в город и работали, пытаясь сохранить деревья. Шериф Коффи сказала, что по линии безопасности сообщили о постоянных атаках на мемориальные рощи в нескольких соседних городах и городках. Как только смертники уничтожали в городе все рощи, они оставляли горожан в покое.

На третий день я наконец получил возможность увидеть Шону, начинавшую приходить в себя после опасного удара по голове. Ее мать впервые не стала прогонять меня. Я послал Шоне воздушный поцелуй и велел поправляться. Шона улыбнулась со своей больничной койки и протянула ко мне ничем не прикрытую руку, миновавшую мою буквально на волосок. Мамаша ее нервно хихикнула и сказала, что Шона еще не в себе.

— С ней все будет в порядке, — бормотала она себе под нос. — С ней все будет в порядке.

Когда мы с отцом вернулись домой, я бросился в оранжерею проведать Эллину. Она выглядела много лучше, на стволе и оставшейся ветке уже топорщились проростки новых иголок. Я осторожно кольнул ладонь.

— Она заражена, — нахмурилась Эллина.

— Что?

— Шона. Она заражена. И поэтому попыталась тронуть тебя.

Я кивнул. Бесспорно: о том, как ведут себя только что зараженные люди, Эллина знает больше моего.