Прощание с колхозом

– Прислали милицию, меня с хлебного поля гонят, а я на этом поле четверть века пахал и сеял, – говорит рядовой механизатор.

Кто его гонит с помощью милиции? Бывший совхоз, его нынешнее руководство.

Итак, вроде бы все яснее ясного: борьба старого с новым, партократов с народом. Только в «народе» оказались: бывший директор совхоза, главный агроном, замдиректора, заведующий МТМ.

– Мы, совхоз, хозяева. Кто хочет уходить, пусть берет землю и технику, какую дадим. Но командовать, своевольно брать не позволим. Нам работать, – говорят руководители нынешнего совхоза.

– Мы хотим, чтобы у наших людей остались те машины, на которых они работали, – требуют «выходцы» из него.

Бывший механизатор П. Н. Шлепин (теперь на пенсии, но работает фуражиром) заявляет решительно:

– Новые фермеры – это не народ, а помещики. Хотели помещиками стать. Главный агроном, завмастерской, директор с ними, замдиректора. Все в их руках было, они всю технику забрали себе. А мы с пустыми руками остались. Сенокос подошел, а траву косить нечем. Хлеб убирать нечем. Землю пахать – хоть лопатку бери. У пенсионеров они повыманили паи, наобещали им коров, соломы, сена – златых гор. А ничего не дали. Механизаторов тоже заманили брехней. Сейчас все назад бегут.

– В фермерство, а вернее в их ассоциацию, сначала ушло много механизаторов, – вспоминает нынешний главный агроном. – Почему? Им наобещали скорых больших заработков. Ведь если ты фермер, тебе и налог не надо платить, и кредиты государство дает под малый процент, и зерно продавай кому хочешь, а не государству по твердой цене. Но быстрого богатства не получилось. Наши механизаторы, те, что остались в совхозе, заработали хорошо. Глядя на них, стали возвращаться ушедшие.

– Да, – соглашается руководитель фермеров Хабаров, – нас осталось всего двадцать шесть человек. Но это твердый костяк. Те, кто выстоял. Ведь мы работали, а почти ничего не получали. Нас давили со всех сторон и чем могли. Но мы не надеемся, а твердо знаем, что выстоим и будем работать. Мы озимых посеяли почти в два раза больше, чем совхоз. Будем работать по-новому, как задумали.

Чего же они хотели?

Как и по всей стране, осенью 1991 года начались в совхозе «Кузнецовский» разговоры о реорганизации. Декабрьский приказ из Москвы был строгим: с колхозно-совхозной системой покончить за год. А перейти к чему? Думается, как и везде, будущее виделось в тумане. А тут, как на грех, в совхозе оказалась «лишняя» земля, которая уходила к районным властям, в фонд перераспределения, для создания фермерских хозяйств. И немалый кус – 8 тысяч гектаров.

Решили создавать ассоциацию фермерских, крестьянских хозяйств и производственных кооперативов, работающих совместно, на тех же землях. Вроде тот же совхоз, но уже из свободных фермеров, вышедших из хозяйства, а значит, можно оставить у себя «лишние» 8 тысяч гектаров земли и получить все преимущества, которые фермерам положены: отмена налога на пять лет, льготные кредиты и прочее.

Придумали все это, конечно, не механизаторы, не скотники, а руководители. Объясняли преимущества, новизну: вместо звеньев товарищества (полеводческое, животноводческое), отношения между ними договорные, у каждого свой счет. Руководство выборное.

Говоря о туманном будущем такого проекта, я вспоминаю недавнее прошлое, когда были в колхозных подразделениях свои чековые книжки, взаиморасчеты и прочее. Все минуло, не оставив следа. Это факт. Но категорично ставить крест на задуманном в Кузнецах не могу, потому что работающим на земле людям и специалистам виднее. Им работать и жить. Тем более что перемены в хозяйстве были нужны. Ведь рентабельность производства в нем – 6 процентов, удои на корову – 1,5 тысячи литров, среднесуточный привес крупного рогатого скота – 300 граммов, а привес свиней и вовсе цифра, которой трудно поверить: 14 граммов.

М. А. Хабаров, нынешний председатель мятежной ассоциации, а в пору начала преобразований – главный агроном совхоза, и сейчас уверен, что дело было задумано стоящее. И не только задумано, но и воплощалось в жизнь: проводили агитацию, разъясняли людям. Начали подавать заявления в районный земельный комитет, получали землю в собственность, но работали по-прежнему вместе: пахали, сеяли. Создавали вместо привычных звеньев товарищества, выбирали в них руководителей, утверждали взаимные договоры, но работа, повторю, шла, как и прежде, вместе. За зиму провели два собрания. Теперь никто не докажет, с кворумом они прошли или без кворума. Но пока – в согласье.

Но вот уходит прежний директор совхоза. (Другие скажут: директора убрали районные власти, потому что он не хотел их слушаться.) С уходом директора появилась оппозиция новому курсу в лице руководящего состава. Может быть, потому, что подошло время выборов руководства всего хозяйства.

И мне было сказано жестко, впрямую:

– Выборность руководства была не всем руководителям по нутру. Ведь могли и не выбрать. Могли спросить, например, чем кормит главный специалист двадцать голов крупного рогатого скота на своем подворье. Откуда берет корма? У одного двадцать голов одной лишь крупной скотины, не считая овечек, коз и прочего, а у другого – одна корова. Значит, счастье и нажиток не тому, кто лучше работает, а тому, кто, пользуясь властью, может свободно взять или, пользуясь всегдашними порядками, украсть совхозное или выпросить у начальника.

Это дело (нажиток, скотина) очень серьезное, называется оно – «наша сельская жизнь», где на зарплату не проживешь, а спасение – «второй фронт»: личное подворье.

– Мы хотим честно работать, честно зарабатывать, не воровать или клянчить, – заявляли сторонники Хабарова.

– Хотят стать помещиками, – говорили другие.

Летом 1992 года состоялось третье совхозное собрание.

Там грянул бой. Загорелось в открытую.

Если раньше разговоры шли тихомолком (о «помещиках», которые хотят все заграбастать, о том, что совхозы «в Москве запретили», не уйдешь в фермеры – и все пропадет, с пустыми руками останешься) – теперь пошел бой открытый. Ставка была серьезнее некуда – жизнь, которая не кончается. По-прежнему надо будет есть и пить, детей растить. И все это при нынешних сумасшедших ценах. Да и земле этой отдано столько лет и трудов – своя, родная. Другой нет. Тем более если на душу полагается по 14,4 гектара пашни, по 2 гектара «золотой» орошаемой земли, 1,4 гектара сенокоса, большой кусок пастбища. Да еще имущественный пай. Это не бумажный ваучер. Это весомое, очевидное, не одним поколением нажитое. Есть за что драться. В результате третьего собрания народ разделился почти пополам: 47 процентов – за фермерскую ассоциацию, остальные – за прежнее единение с новым названием «акционерное общество».

Тут пошла стенка на стенку, кто кого одолеет.

В хабаровскую ассоциацию фермеров ушли большинство механизаторов, захватив с собою собственной волею тракторы, комбайны, другую технику. Она ведь всегда при дворах стоит. Попробуй отними. Повод простой и весомый: «Я на нее жизнь поклал. Работал и буду работать. Никому не отдам».

Но земли, посевы на них, склад горючего, мастерские, банковские счета – все в руках бывшего совхоза. Спели хлеба.

– Мы пахали это поле, культивировали, сеяли, значит, оно наше, – говорили механизаторы-«выходцы». – Мы и будем убирать.

– Нет, не будете, – отвечали им. – По закону сеяли не вы, а совхоз. Совхоз и уберет. А уж потом выделим вам землю.

Понимали, что друг без друга не смогут провести уборку: у одних в руках техника, другие сторожат свои хлебные поля.

Поэтому заключили договор о совместной работе, который продержался лишь день-другой. Страсти взяли верх. Уличили друг друга в самоуправстве, воровстве. Расторгли договор. Вызвали милицию, чтобы прогнать «вражеские» комбайны с «моего» поля. Пусть пшеница стоит, пусть осыпается, но «чужое не тронь».

С горем пополам убирали – и губили хлеба, нанимали варягов из задонских чужих хозяйств. Уборка не закончилась и в январе. Кукуруза стоит, ушло под снег сорго, не вспахали под зябь.