Сын Портоса

Жоэль вернулся к кузнецу за помощью, но сей достойный господин, испугавшись, что его могут заподозрить в соучастии в нападении, покинул свое жилище. Поэтому молодой человек был вынужден оставить в кузнице тело Эстебана и, привязав порожних лошадей, отправиться в магистрат Витри, где сообщил о случившемся полиции. Подписав свое заявление, королевский посланник возобновил путешествие, обеспокоенный не столько кровавой сценой, сколько странной и неоконченной исповедью умирающего Эстебана.

Должен ли он принимать ее всерьез или рассматривать как фантазии затуманившегося ума, естественные на грани жизни и смерти? Был ли какой-нибудь смысл в его загадочных последних словах, которые умирающий не сумел объяснить?

Что могли означать упоминания о скользящей панели, поджидающих убийцах, летнем доме, королевской резиденции? Кто были те могущественные и безжалостные враги, угрожавшие жизни молодого шевалье и уже успевшие нанести удар, жертвами которого случайно пали другие? Каковы истинные причины и цели всего происшедшего?

Разумеется, герцог д'Аламеда не мог быть тем стариком, о котором с таким ужасом говорил испанец. Ведь ему ничего не стоило оставить Жоэля заживо гнить в Бастилии, но вместо этого он сделал его счастливейшим из влюбленных, соединив с мадемуазель дю Трамбле.

Король также не мог являться его врагом. Ему ведь достаточно нахмурить брови, чтобы избавиться от представлявшего для него опасность или просто чем-то мешающего человека. В случае с шевалье де Локмариа он мог всего лишь не препятствовать свершению правосудия, но вместо того проявил милосердие и великодушие. Кроме того, как мог бедный деревенский юноша оскорбить христианнейшего монарха или помешать послу его католического величества короля Испании? Нет нужды упоминать, что Жоэлю даже в голову не пришла мысль об участии Авроры в заговоре против него. Да и умирающий лакей не говорил о молодой даме. И все же новобрачный был глубоко обеспокоен. В полном замешательстве он прибыл в Нанси, где был вынужден остановиться на пару дней, чтобы дать отдохнуть лошади. К счастью для его окончательно замороченной головы, юношу поджидали здесь два письма, причем одно из них было от НЕЕ!

Аврора с нетерпением ждала возвращения супруга. Она была в свите королевы в Сен-Жермене, ее царственная госпожа с каждым днем проявляла к ней все большую доброту. Компаньонки любили Аврору за ее разумное и скромное поведение при этом распущенном дворе, окружали ее вниманием и уважением. Король, поглощенный важными переговорами, ведущимися в Нимвегене, редко появлялся в апартаментах супруги. Аврора добавляла, что не видит маркизу де Монтеспан, зато часто встречает вдову Скаррон, живущую в Пеке со своими знатными воспитанниками.

«Она — друг, которого я ценю все больше и больше. Нет нужды говорить, что вы являетесь темой всех наших бесед. Она пытается утешить и подбодрить меня, укрепить веру в небесное блаженство и надежду на будущее, в то время как мои мысли ищут вас среди ужасов войны, жестоких сражений, мертвых и раненых! О, мой любимый отважный Жоэль, берегите себя ради той, кто ни на минуту не позволяет себе забыть, что она — ваша жена. Будьте осторожны так же, как смелы. Храните вашу жизнь, как я храню вашу честь!»

— Как она любит меня, — воскликнул шевалье, — и как заслуживает любви.

Он восторженно поцеловал письмо.

Второе послание было от вдовы Скаррон. Она уверяла юношу, что Аврора приобрела всеобщее восхищение благородством и прямотой характера, отвращением к злобе и порочности.

«Король, чьим доверием я имею честь располагать, пребывая вблизи от Сен-Жермена, заверяет меня, что ни одна из придворных дам не может похвастаться таким количеством знаков уважения и симпатии, которыми королева награждает Аврору. Слава Богу, она и вы принадлежите друг другу, ибо священник соединил вас узами брака. Что касается меня, то я держу свое обещание и наблюдаю за этим ангелом совершенства столь же внимательно, как и за доверенными мне королевскими отпрысками».

Слова обоих писем пролили бальзам на душу Жоэля. Ни в одном из них не было никаких новостей о герцоге д'Аламеде. Ясно, что агония затуманила ум Эстебана, отягченный к тому же муками нечистой совести.

Наш герой возобновил путешествие, облегчив голову и сердце от терзавших их тяжких сомнений.

Дороги были искорежены колесами пушек: среди них Жоэль с радостью отметил следы новых бомбард, чьим изобретателем объявил себя Фрике, и которые, как говорили, должны дать сигнал к атаке под Фрейбургом. Кроме того, дороги представляли опасность, потому что кишели грабителями и дезертирами из обеих армий, взимавшими выкуп с обитателей Вогезов. Однако шевалье предпочел бы встретиться с отрядом разбойников, чем снова скакать наедине с мрачными мыслями, терзавшими его до того, как он прочитал письма.

Погода, до сих пор ясная, начала портиться, когда он добрался до Черного леса, который действительно был черен, как сажа. Темные купы сосен покрывали печальные склоны холма. Блеснувший сквозь деревья огонь, больший, нежели светильник в маленьком доме, убедил Жоэля, что это либо солдатский лагерь, либо трактир.

Последнее предположение оказалось правильным. Надпись «Жареный омар» и внешний облик дома свидетельствовали о том, что перед ним находится один из тех скромных постоялых дворов, которые в более поздние времена заработали для этой местности титул страны отелей.

Глава XXIV

ДЕВУШКА В ТРАКТИРЕ

Когда Жоэль въехал во двор, там никого не было, но доносившиеся из дома голоса уверили его, что место обитаемо, поэтому, спешившись и привязав лошадь к кольцу в стене, он смело вошел внутрь.

В комнате с лестницей у задней стены стоял стол, на жаровне поджаривались куски мяса и омар.

У окна высокий мускулистый человек чистил охотничье ружье с длинным стволом, которое, впрочем, годилось для любой цели. Прежде чем сделаться трактирщиком, Каспар Браун был солдатом в годы Тридцатилетней войны и по-прежнему оставался верен своему императору и своей родине. После вторжения французов преданность эта побуждала его к открытому сопротивлению, в то время как почитаемые им священные законы гостеприимства (вкупе с отличным столом в его трактире) обусловили перемирие с врагом. Извинением тому мог бы служить солидный возраст трактирщика, но его загорелое лицо, сочетавшее неукротимую энергию с меланхолической серьезностью, свойственной живущим наедине с природой, отнюдь не выражало стариковской немощи. Поверх зеленых штанов и фуфайки, характерной одежды лесника, он носил куртку из козьей шкуры мехом вовнутрь, высокие краги из оленьей кожи были туго натянуты на башмаки с железными шипами, на поясе висел охотничий нож. Когда трактирщик поднялся приветствовать гостя, в нем ощущалось подавленное бешенство бульдога, который не может укусить лишь по причине надетого на него намордника.

— Чем могу служить, сударь? — с поклоном осведомился Каспар Браун, на смешанном немецко-французском наречии, распространенном в пограничных районах, где так часто встречались обе армии.

— Очень многим, мой славный житель лесов, — весело ответил шевалье. — Мне требуется комната и пища, моему жеребцу — стойло и корм. Полагаю, в желании поужинать нет ничего невозможного?

— На границе все возможно, если вы не спешите и готовы платить, — мрачно усмехнулся трактирщик.

— Можете располагать вашим временем, а за расходами я не постою, так как мне удалось спастись от рыцарей большой дороги.

— Проснись, ты, ленивая парижская девка! — рявкнул Браун. — Поставь в конюшню лошадь этого господина и поскорей возвращайся готовить ужин.

Хотя это было сказано по-немецки, гость уже знал начатки языка, а результат речи хозяина окончательно прояснил значение его слов. Незамеченная Жоэлем женщина, лежавшая у камина, тут же поднялась. Юноша сдержал восклицание, готовое сорваться с его уст, так как, покуда немец вешал ружье на стену, незнакомка предупреждающе приложила палец к губам. В своем крестьянском платье она походила на обычную служанку из трактира на берегу Рейна, но дерзкое выражение хорошенького, хотя и вульгарного личика и проворные движения миниатюрной фигуры выдавали в ней дочь Лютеции.[58]

58

Лютеция — главный город галльского племени паризиев на месте будущего Парижа.