Персиковое дерево

— Не вставай! Ты же должен быть болен, понимаешь?!! Очень-очень болен, иначе все пропало! Если тебе что-то нужно — я принесу! Только не вставай!

Голос ее снизился до быстрого шепота и тоже был страшно испуганным.

— Тебе что-нибудь надо? Я принесу! Только не вставай! Хочешь есть? Или пить?

— Пить! — Буркнул Конан сквозь стиснутые зубы.

Вообще-то, пить он не хотел. Но если бы он ничего не попросил, она, пожалуй, еще долго перечисляла бы его предполагаемые желания, добираясь до самых неприличных подробностей. Которые он предпочел бы вообще не обсуждать с красивыми девушками. Или, может быть, очень даже и обсуждать как раз с красивыми девушками, но, желательно, наедине и в несколько более подходящих для этого условиях.

— Я принесу!

Девушка упорхнула за шелковую занавеску, служащую здешним аналогом двери. Конан остался лежать.

Вообще-то, сейчас было, наверное, самое подходящее время попытаться удрать. Пока странник сиделка убежала за питьем, а все остальные уверены, что он еще не оклемался. Если, конечно, верить словам этой девицы о том, что все действительно пока что в этом почему-то очень даже уверены.

Впрочем, верить этим словам, пожалуй, что и стоило — стражи за тряпочной дверью не было. Когда девушка, выходя, отдернула легкую ткань, Конан успел окинуть оценивающим взглядом довольно большой кусок двора, в который открывался дверной проем его нового обиталища. И в отсутствии бдительной стражи хотя бы на этом, близлежащем пространстве был уверен. Если потрясающие колдовские способности девушки — действительно тайна для обитателей купеческого дома, то в подобном пренебрежении есть своя логика. В самом деле — зачем бдительно охранять совершенно беспомощного пленника? Ведь при другом стечении обстоятельств он как и валялся бы в горячечном бреду и был совершенно не способен к побегу. Подобные операции — штука серьезная, это личный купеческий лекарь должен был объяснить даже самым малопонятливым. Если бы не искусные ладошки этой странной девушки — Конан бы еще долго скакал по Серым Равнинам с костяным капканом на чреслах, терзаемый ненастоящей болью, которая куда реальнее и сильнее любой самой что ни на есть настоящей.

А все не так уж и плохо…

Конан почувствовал, что разбитые губы растягивает злорадная улыбка. И мажонку коварному приятнейший подарочек обеспечен — надолго запомнит, как у порядочных варваров тела отбирать! И вожделенный сад — вот он, за шелковой тряпочкой, можно сказать, только руку протяни! Причем находиться в этом самом саду* будет теперь Конан на вполне законных основаниях, ни от кого не прячась и ничего не опасаясь — это ли не мечта любого вора?! Ходи себе гордо по дорожкам, щупай деревья, сколько влезет! Вот прямо сегодня ночью можно будет и заняться, чего тянуть-то? А, может, и вообще не придется лазать по саду. Девушка эта вот, вроде совсем и не против поболтать. Поболтать — это все женщины любят, независимо от возраста. А эта, похоже, еще и очень одинока, и поговорить ей толком не с кем — вряд ли кто здесь владеет ее родным наречием, Конан и сам понимает через слово, слишком уж непривычное произношение. Ежели ее расспросить с умом, она выложит все что нужно. Вряд ли купец прячет свои сокровища от собственных жен и наложниц. А женщина — она как птичка-трещотка, все выболтает, если иметь терпение и не мешать ей говорить. Может быть, тоже захочет похвастаться и даже за ручку сама отведет и покажет, чтобы знал новый евнух, какие в их саду чудеса водятся, и сам бы тоже гордости преисполнился…

Впрочем, девочка то непростая…

По возрасту она больше подходит в наложницы, чем в законные жены. Но количество увешавших ее побрякушек такую версию, пожалуй, опровергает. Да и не потерпит ни одна законная жёна, чтобы у какой-то там наложницы золота и драгоценностей на теле брякало больше, чем у нее самой. Так что, скорее всего, девушка эта — именно жена. Причем — недавняя. И возраст слишком юный — даже в Черных Королевствах не выдают замуж девочек до первой крови. Девочке же этой никак не может быть больше пятнадцати, скорее даже — меньше, стало быть, никак не могла провести она в замужестве более одной зимы. Скорее, счет тут идет на луны — на женской половине трудно долго сохранять секреты, а ей, похоже, это пока что удавалось таить ото всех уникальную силу своего дара. Да и явно чужой она пока что себя здесь чувствовала, и язык местный еще совсем не освоила — вон как обрадовалась тому, кто ее хоть как-то, да понимает. А подобное ощущение чуждости и неприятия нового места редко длится более полугода, даже у взрослых мужчин — Конан отлично помнил это по поведению новобранцев, еще в бытность свою вольным наемником. Юные же девушки, с рождения усвоившие и радостно принимающие свою грядущую роль, привыкают еще быстрее. Раз эта еще не привыкла — значит, она тут новенькая.

А новенькие, да при муже в годах, да так щедро увешанные драгоценными подарками…

Не просто новенькая и молоденькая жена.

Жена любимая…

Высокий статус. Можно сказать — высочайший из возможных для женщины — во всяком случае, здесь. Для столь юного возраста — есть чем гордиться.

Вот только не похоже что-то, чтобы гордилась она.

Да и не посылают любимых жен возиться с оскопленными рабами. Другие слуги для этого имеются. Или служанки, если больной валяется на женской половине, куда заказан вход полноценным мужчинам. На худой конец, можно и кому-то из наложниц поручить, пусть хотя бы разок займется чем-нибудь полезным.

Для жены же, тем более — любимой, подобное поручение может означать только одно.

Наказание.

Только вот интересно — за что?..

— Я принесла!

Занавеска качнулась, впуская прекрасную незнакомку. В руках она держала странный узкогорлый кувшин, к носику которого была прикреплена гибкая трубочка. Вместо крышки с горлышка странного кувшина свешивалась кожаная груша. Видя недоумение Конана, девушка хихикнула.

— Это специальная поилка, для лежачих. Ну, которые совсем без соображения и не могут сами даже пить. Вот, смотри!

Она поставила кувшин на лежанку рядом с Конаном, ловко заправила свободный конец трубочки ему в рот и ладошкой надавила на кожаную грушу. В рот Конану моментально хлынуло что-то кисло-сладкое и густое. Конан не успел сразу все проглотить, поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая вокруг густую липкую дрянь. Девушка отшатнулась, явно испуганная. Глаза ее стали огромными, личико перекосилось.

Ну и гад этот купец. Совсем затравил несчастную девчонку — собственной тени боится.

Конан снова откинулся на подушки. Улыбнулся, стараясь не размыкать опухших губ.

— Тряпка найдется? Обтереться…

Девушка быстро закивала, метнулась в угол, вернулась с куском ткани и, неуверенно улыбаясь, стала обтирать Конану лицо. Какое-то время тот терпел, потом мягко, но решительно отобрал тряпку и продолжил обтирание самостоятельно. Кроме свежих капель, желтых и липких, на груди у него обнаружились и другие, уже слегка подсохшие. Не менее липкие, но какого-то мутновато-белесого цвета, расположенные параллельными полосками, словно какой-то смазанный рисунок. Когда Конан попытался стереть заодно и их, девушка остановила его руку:

— Не надо! Это — лечебное. Сотрешь — боль вернется.

Конан поспешно отдернул руку. Проверять, не пошутила ли его новая знакомая, ему почему-то совсем не хотелось.

— Уже немного осталось, — сказала девушка. — Солнце почти зашло, а здесь темнеет быстро. Раз — и совсем-совсем ночь. Не то, что в горах…

— Ты родилась в горах?

— Наверное. — Девушка пожала плечами, усмехнулась. — Кто может точно сказать, где родился? Я вот, например, не помню своего рождения. Да и ты вряд ли помнишь.

Конан хмыкнул.

— Родители помнят.

Улыбка девушки стала грустной.

— Родители… Наверное. Я не помню своих родителей. Бабку вот помню, она меня боль заговаривать учила… а родителей — нет. И, сколько себя помню, всегда вокруг нас были горы…

М-да… похоже, про родителей — это была не самая удачная тема. Какое у нее лицо открытое, все эмоции словно написаны крупными рунами, да и глазки опять на мокром месте… Чем бы ее отвлечь?..