Страница 13 из 32
Мы знаем за собой много такого, о чем люди всегда умалчивают, и угадываем в них то, о чем умалчиваем сами.
Мы не в силах пренебречь презрением окружающих: у нас слишком мало самолюбия.
Мы не доверяем даже умнейшим людям, когда они советуют, как вести себя, но не сомневаемся в непогрешимости собственных советов.
Мы не любим, когда нас жалеют за совершенные нами ошибки.
Мы не очень печемся о благополучии тех, кому помогаем только советами.
Мы не понимаем, сколь притягательны сильные страсти. Нам жаль людей, живущих в вечной тревоге, а они презирают нас за то, что мы не знаем тревог.
Мы не так домогались бы всеобщего уважения, когда бы твердо знали, что достойны его.
Мы редко вдумываемся в чужую мысль; поэтому, когда нам самим приходит такая же, мы без труда убеждаем себя, что она совершенно самобытна – столько в ней тонкостей и оттенков, которых мы не заметили в изложении ее автора.
Мы так многое в жизни презираем, чтобы не исполниться презрением к самим себе.
Мы укоряем обездоленных, дабы не обременять себя состраданием.
Мысль о смерти вероломна: захваченные ею, мы забываем жить.
Надежда – единственное благо, которым нельзя пресытиться.
Нам приятны порой даже такие похвалы, которым мы сами не верим.
Нас оскорбляет не столько презрение глупцов, сколько пренебрежение людей умных.
Настоящие политики лучше разбираются в людях, нежели те, что подвизаются на поприще философии; другими словами, именно политики – настоящие философы.
Наше суждение о других не так изменчиво, как о самих себе.
Наши поступки менее добры и менее порочны, чем наши желания.
Нашу снисходительность мы приберегаем для праведников.
Неглупые дурнушки часто злы: их гложет досада на свое безобразие, ибо они видят, что красота восполняет любой недостаток.
Нелегко ценить человека так, как ему хочется.
Немного здравого смысла – и от глубокомыслия ничего не останется.
Необходимость избавляет нас от трудностей выбора.
Несправедливо требовать от людей, чтобы из уважения к нашим советам они делали то, чего никогда не стали бы делать ради самих себя.
Нет искуса тяжелее для целомудрия, нежели одиночество.
Нет обиды, которой мы не простили бы, отомстив за нее.
Нет правил более изменчивых, нежели правила, внушенные совестью.
Нет утраты болезненней и кратковременней, чем утрата любимой женщины.
Неустанная деятельность скорее приведет к богатству, нежели осмотрительность.
О людях следует судить не по тому, чего они не знают, а по тому, что знают – и насколько глубоко.
Отчаянье обманывает чаще, нежели надежда.
Подданные льстят государям куда как с большим пылом, чем те эту лесть выслушивают. Жажда что-то добыть всегда острее, чем наслаждение уже добытым.
Пожалуй, на свете не существовало писателя, довольного веком, в котором ему привелось жить.
Порою наши слабости привязывают нас друг к другу ничуть не меньше, чем самые высокие добродетели.
Привычка – все, даже в любви.
Рабство унижает человека до того, что он начинает любить свои оковы.
Расположения сильных мира сего скорее добьется тот, кто помогает им пустить по ветру их добро, нежели тот, кто пытается научить, как его приумножить.
Редкий человек способен, не дрогнув, стерпеть правду или сказать ее в глаза.
Самыми лучшими министрами были те люди, которые волею судеб дальше всего стояли от министерств.
Светские люди не говорят о таких мелочах, о каких судачит народ, но и народ не интересуется таким вздором, каким заняты светские люди.
Совесть умирающих клевещет на всю прожитую ими жизнь.
Советы старых людей – как зимнее солнце: светят, да не греют.
Сознание своей силы умножает ее.
Солдаты потому полны такой вражды к народу, на чьей земле воюют, что им нельзя грабить в свое удовольствие и что мародеров наказывают: люди всегда ненавидят тех, кому причиняют зло.
Стоит нам почувствовать, что человеку не за что нас уважать, – и мы начинаем почти что ненавидеть его.
Страх перед людьми – вот источник любви к законам.
Тверже всего мы знаем то, чего не заучиваем.
Терпение есть искусство питать надежду.
Торгуя честью, не разбогатеешь.
Тот, кто требует платы за свою честность, чаще всего продает свою честь.
У завзятых остряков есть постоянное место в хорошем обществе – и всегда последнее.
Хорошая кухня – вот что крепче всего связывает между собой людей «хорошего тона».
Хороших желудков куда меньше, нежели хорошей пищи.