Тревожное лето

— К-коня дадите или пешедралом сорок верст топать?

Шершавов берет в щепоть губы, задумывается. Он всегда так делает, когда надо что-то решать серьезное.

— Коня, говоришь? — медленно произносит Шершавов. — Где ж я тебе возьму коня? На полях лошади. Да и мост строят. Телегин сегодня вон какой хай поднял из-за лошадей у Соломахи. Схватились чуть не за грудки. Так что...

— Дадите коня — поеду, — Ленька решил стоять насмерть, — не д-дадите — не поеду.

По улице скрипела телега с бочкой. Шершавов подошел к окну, ударом ладони распахнул створки, оперся обеими руками о подоконник. Водовоз Гаврила Горобец сидел на бочке верхом, ситцевая когда-то синяя рубаха выгорела на плечах до белизны. На кудлатой голове Горобца соломенная шляпа такой формы, будто он сидел на ней целый день. Ноги в новеньких лаптях из свежего лыка, Горобец гордился ими... Телега скрипела на всю улицу, кобыла Хроська перебирала разбитыми копытами, помахивала хвостом в репьях. Шершавов некоторое время смотрел на сонного Горобца.

— Эй, Гаврила! — крикнул он. Гаврила закрутил головой. Увидев Шершавова, заваливаясь на спину, натянул вожжи, как будто осаживал разгоряченного скакуна.

— Тпру... проклятый! Чего тебе, Егор Иваныч?

— Ты вот что, Гаврила, куда везешь воду-то? — спросил Шершавов, как будто сам не знал, что Горобец везет воду для бани.

— Завтра жа воскресенье Христово, — отозвался Гаврила охотно, вытирая подолом рубашки взмокшее лицо. — Приходи, Егор Иваныч, попариться. Веничек березовый приготовлю, кваску поставлю.

Шершавов любил париться. Вздохнув, сказал строго;

— Сольешь воду — и прямиком сюда. Понял?

— А для чего? — попытался разузнать Гаврила и даже от любопытства вытянул шею.

— Потом узнаешь, — оборвал его Егор Иванович и отошел от окна. Теткин совсем пал духом. Он догадался, зачем Гаврила понадобится Шершавову.

— Да она ведь кляча водовозная, — чуть не плача сказал он, — куда я на ней? Что я, дурачок, что ли?

Шершавов насупился и с укоризной глянул на Леньку.

— Ну, брат, орловских рысаков у нас нету! — развел длинные руки и хлопнул по ляжкам. — Может, тебе еще тачанку? Да с пулеметом? — И, выведенный из себя бессмысленным упрямством подчиненного, крикнул: — Выбирай одно из двух: или — или! Все. Точка. Понял? — И закашлялся. Ленька сноровисто набежал в сени за водой, зачерпнул кружку, но Шершавов, продолжая захлебываться кашлем так, его спина ходила ходуном, отвел Ленькину руку, к Ленька понял, что Егор Иванович сильно обиделся на него за упрямство. Ему всегда становилось очень жалко Шершавова, когда он вот так, сиротски сгорбившись и отвернувшись, утробно разрывался кашлем, наливаясь при этом синевой, а жилы на худой а пупырышках шее грозно набухали. В этот момент Ленька забывал обиды и готов был сделать все, что Шершавов прикажет. Ленька вспомнил отца, сучанского шахтера. Отец вот так же кашлял, когда возвращался со смены, и если это случалось ночью, то Ленька просыпался и вот так же проворно бежал в сенцы за водой.

Отец ушел с партизанами в гражданскую, а Леньку заставил учиться. Иногда он являлся тайком один или с товарищами и снова надолго исчезал. Когда отца захватили белые, а потом вели босого и окровавленного по улице, Ленька бежал следом и кричал. Отца повесили у него на глазах. Вскоре умерли от голода мать и сестренка. На воспитание Леньку взяла тетка. Позже, как подрос немного, Ленька ушел от тетки и попал в партизанский отряд.

— Л-ладно, — соглашается Ленька. — Давайте хоть эту клячу, — произнес так, как будто саморучно надевал на себя петлю. Вытащил из громадной кобуры наган, повертел и вышел. Шершавов в другой комнате сосредоточенно о чем-то думал, склонившись над столом.

Лепетюха сидел на завалинке, строгал и мурлыкал. Увидев Теткина, оглядел его прищуренными хитрыми глазами.

— Куда это тебя?

Ленька постоял на крылечке, жмурясь от солнца, заложив руки в карманы.

— На з-задание, куда ж еще, — сказал с безразличным видом, будто ему ее в первый раз выполнять опасные задания. — С-слушай, Кешка, махнемся? — хлопнул .по карману.

Кешка скосил глаз.

— Насовсем, что ли? — недоверчиво переспросил.

— Ишь т-ты, он же п-подаренный мне. 3-завтра верну. Неудобно столько ж-железа в кармане. Видно. А твой маленький. Ну как? — посмотрел в добрые Кешкины глаза. Кешка снова принялся строгать.

— Д-да перестань. Дело говорю. Вон Егор даже коня дает.

— Ври больше, — не поверил Кешка. — Даст он тебе коня, как же, держи карман шире. — Однако, заинтригованный, перестал строгать.

— А вот у-увидишь, — пообещал Ленька. Со стороны бани показалась Хроська с бочкой, и на ней Гаврила. Ленька поднялся. — Н-ну как хочешь. — Кешка понял, что Ленька не шутит, и торопливо вытянул из глубоких штанов маленький браунинг и сунул его Теткину. Ленька так же молча передал ему наган. — 3-запасная обойма есть?

— Там всего два патрона.

— Н-ну спасибо. Ты меня выручил.

Гаврила сполз на животе с мокрой бочки. В это время вышел Шершавов и распорядился:

— Р-распрягай.

— Это как же? — опешил Гаврила. — Это как же «распрягай»?

— А вот так. Распрягай, и все тут. Точка. На то есть приказ Телегина.

Горобец поддернул локтями штаны и полез было обратно, но Шершавов спрыгнул с крыльца.

— Распрягай, тебе говорю! — угрожающе произнес он. — Ты что, не подчиняться?

Ленька смотрел на безучастную морду уставшей кобылы и невесело думал о том, как будет трусить на ней без седла сорок верст. Кешка, с интересом наблюдавший сценку конфискации, хмыкнул. Теткин сердито оглянулся на него, и Кешка тотчас сделал серьезное лицо.

— Ничего жеребец, — сказал он, чтоб успокоить товарища, — Ежели к морде привязать пучок овса, хоть на край света на нем можно.

Между тем Горобец с Шершавовым начали распрягать. Горобец вполголоса матерился и, припадая на короткую ногу, бегал вокруг кобылы, больше мешая, чем помогая.

— Ладно, — махнул Шершавов Горобцу, — действуй. — И сделал Леньке знак, мол, поговорить надо.

— Ты вот что, — сказал Шершавов, садясь за стол и принимая официальный вид, — гляди там. Сам знаешь, сколь бандитов развелось. Держи ухо востро, понял? В случае чего — удирай, чтобы пятки сверкали, не то они тебя раздерут на две половинки,

— Понял, — сказал Теткин.

— Ну тогда ладно. — Егор Иванович вылез из промежутка между столом и стеной, подошел к Леньке, подержал на его плечах тяжелые ладони, притянул к себе: — Про то, что монашек агитировать, это я так. Проверял тебя. Главное, присмотрись к монастырю. Что там такое. Вроде бандиты туда наведываются. Это Голяков сообщает. А как забраться в монастырь? Вот тут-то и задумаешься про пропаганду. Это для отвода глаз их. Понял?

— Понял, дядя Егор! — выпалил Ленька.

— То-то.

В это время вбежал посыльный волисполкома, по прозвищу Репей, лопоухий малец лет десяти. Шумно дыша, звонко крикнул:

— Дядь Егор, Теткина требоваит Барсук к себе. Грит, чтоб одна нога тут, другая там. — Утер рукавом мокроту под носом и убежал.

Барсук — это была уличная кличка секретаря комсомольской ячейки Лешки Барсукова. Даже заняв такой солидный пост, Лешка остался для всех Барсуком.

— Ишь ты, одна нога, другая нога, — проворчал Шершавов. — Тоже мне начальник. Ну ладно, иди. Я ему говорил про тебя.

Оставшись один, Шершавов заходил по тесному кабинету. Ему ох как не хотелось отправлять Теткина одного в этакую глухомань. Мало ли что может случиться с ним и по дороге, и в этом распроклятом Мухачино. Шершавов имел пока еще неточные сведения, что в Мухачино есть дворы, которые кормят банду Лялина. Но кого-то надо отправлять. Не Лепетюху же. Тот и двух слов не свяжет. Сам бы отправился, да тут дел много. Вдруг банда налетит, пожжет урожай. На полевые работы крестьяне брали с собой ружья для самозащиты, но что сделает неорганизованная толпа, да к тому же разбросанная по делянкам и заимкам, против хорошо обученной и вооруженной банды.

Барсук долго и крепко тряс обеими руками руку Теткина, как будто и не виделся с ним сегодня утром.