Страница 34 из 54
а) необходимое освобождение от отчуждения при помощи изучения механизмов, это отчуждение воспроизводящих;
б) самоутверждение, обладание, реализация подлинного (освобожденного) «Я». Превращение «Я» во Владельца, Единственного и Богочеловека.
Если в конце века наиболее экзальтированные поклонники Ницше воспринимали его как нового миссию, то на роль предтечи однозначно избирался Макс Штирнер. Известны дословные заимствования Ницше штирнеровских определений, например о том, что "жизнь по сути своей присвоение, экспансия, наступательный поход". Однако Штирнер, в отличие от Ницше, не продемонстрировал столь образной и подробной иерархии освобождения и моделей применения воли к власти. Автор «Единственного» остановился на уровне предчувствий и деклараций о сверхчеловеке, и полезен он прежде всего как критик нарождающегося либерализма.
"Что толку овцам в том, что никто не ограничивает их свободу слова, до последнего своего дня они будут только блеять", — отвечает Штирнер на демократические претензии своих коллег по кружку «Вольных», популярных тогда публицистов Людвига Буля, Фридриха Засса и Эдуарда Мейена. Свободу невозможно даровать, отпущенный на волю крепостной навсегда останется крепостным. Господствующее право ложное уже потому, что оно дано тебе чужими и вряд ли испытано тобой на истинность. Либералы и гуманисты любят не тебя, а абстрактного человека, тогда как что есть «ты», не может знать никто, отгадать это — единственное, что ты можешь по-настоящему сделать. Настаивая на антигуманизме всякой настоящей духовности, Штирнер подчеркивает, что любовь к плотскому человеку есть предательство духа. Критикуя любую партийность и парламентаризм, Штирнер не оставляет камня на камне в фундаменте прогрессистской «незаконнорожденной» утопии, обнаруживая ее почву в «обмирщвляющей» протестантской этике (ср. с Максом Вебером)
Одержимости противостоит Бытие.
Бытие состоит исключительно в проявлении сил, творящих и разрушающих мир. Разговоры одержимых о том, чтобы использовать силы человечеству на благо — очередная химера, ибо разговаривающие одержимые и все их слова сами являются не больше, чем игрушками в руках этих сил. В свой беспомощности либерализм все чаще будет апеллировать к некому абстрактному «человечеству» и «человечности» как к идолу, санкционирующему что угодно. Интеллектуальные силы станут использоваться одержимыми как чисто материальные, а сугубо материальные, низкие, эмпирические, наоборот займут место интеллектуальных, путеводных направлений в лабиринте их «выдуманного», ролевого существования. Либерализм для Штирнера — мир предельной профанации, где любая восторженность отождествляется с религией, где невозможно уникальное и цельное «Я», потому что внутри почти у каждого правит "внутренний поп" и "внутренний жандарм", где мышление фетишизируется, превращаясь в эгоистический произвол, интеллект сводится к производственной функции. Либертарианство — предел, момент преодоления ветхого, обмирщвленного человека как персонажа истории, пункт превращения его в отставший тупиковый вид. Однако предел этот дан не как неизбежность, но как возможность. В процессе реализации этой возможности Штирнер принципиальное значение уделял "бунту жизни против деспотизма науки". За эпохой свободы мысли грядет эпоха свободы воли. Знание, культивируемое наукой, должно умереть, чтобы возродиться вновь в виде воли. Все качества мира всего лишь предикаты, которые мы ему придаем и не более того. Для терапии Штирнера принципиален отказ от рационального познания и даже, в перспективе, от языка. Его герой — Единственный — живет по ту сторону вербального.
Не испытывал Штирнер и леворадикальных восторгов, сознательно не участвовал в событиях 1848-го года и так и не вступил ни в один из тайных студенческих союзов, куда подалось большинство его друзей по кружку. Во второй своей книге "История реакции" он с восторгом пишет о революции 48-го как о давно обещанном возмездии, обрушившемся на головы буржуа, и с едва скрываемым юмором об участниках восстания, купившихся на очередную эволюционистскую прокламацию. Восстание Единственного имеет мало общего с революцией одержимых масс, продолжающих контрабандным способом восстанавливать в новом виде то, что они первоначально отвергли. Много позже анархисты зачислят его в отцы-основатели, хотя сам Штирнер всю жизнь называл себя просто "персоналистом".
Освобождение рассудка, ассоциировавшееся у Штирнера с эпохой библейского закона, освобождение сердца, ассоциировавшееся с христианством — всего этого недостаточно. Необходим следующий шаг, который покончит бесповоротно с обмирщвлением. Шаг, потенциально доступный для всякого христианина и невозможный для любого иудея. Иудеи имеют дело только с душой мира сего, но никогда — с духом. Тело духа никогда не отбрасывает тень, иудаизм всегда имеет дело только с тенью.
Шаг к Единственному. Нужно быть таким равнодушным к миру, чтобы тебя не интересовало даже его крушение. Единственный — существо без всяких связей, имеются в виду связи памяти, эмоций, ассоциаций. Голубиная невинность и змеиная мудрость. Преодоление пределов, которые ты вчера считал своей сутью. Речь не идет об изоляции от событийной реальности, единственность Единственного это единственность центра по отношению к периферии. Центра, в котором жизнь постигается как исключительная ситуация и цепь исключительных ситуаций, касающихся только Единственного и понятных только ему.
"Современный человек в лучшем случае воображаемый Христос". Но он может обладать всеми качествами бога, завоевать их себе через преодоление диктата одержимых, бог сам творит себя, не имея причин, он — "творящее ничто", и его мир — непрерывное откровение. Человек убивает протестантского бога — счетовода грехов, бога-надзирателя. На его место идет Единственный, свободный от вчерашнего «эго», отказавшийся от инстинктов во имя желаний. Желания Единственного Штирнер рассматривает как самоубийства его инстинктов[5].
"Владелец" — другое имя Единственного. Владелец — более адекватный перевод того, что столь долго, со времен Маккая, переводилось на все языки как «собственник». Владелец на самом деле противостоит собственнику, он — собственник наоборот, не мной владеет нечто, добытое в результате конкуренции, но напротив, я владею тем, в чем нуждаюсь. Владелец получает в награду вечную собственность, которая является прямым продолжением самого Владельца, таким же продолжением как память у прежнего, преодоленного «эго». Вечную собственность Штирнер противопоставлял частной.
Моя мощь — моя первая собственность; моя мощь дает мне собственность; наконец, благодаря мой мощи я сам впервые стал своей собственностью, избавился от одержимости, от вечно гнетущей пары «идеал-воплощение» и начинаю жить.
Стремление к свободе для Штирнера всегда есть стремление к подлинному господству, от частной собственности к вечной. Черты Владельца и Единственного невозможно изложить при помощи категорий, но можно лишь отчасти описать.
Культ уникальности, которому служил Макс Штирнер, столь остро высмеянный Марксом в "Святом Максе", не подвел первого немецкого «персоналиста», прервав его жизнь самым странным образом. Макс Штирнер скончался от укуса ядовитой тропической мухи, неизвестно как оказавшейся в центре Европы в 1856-м году, с тех пор и по наши дни подобных случаев смерти зарегистрировано в Германии больше не было.
Знаменитые анархисты-безыдейники сделали его через пол века после смерти своим пророком. В той или иной степени наследниками Штирнера считали себя Ортега-и-Гассет, Франц Кафка, Рудольф Штайнер, Вильгельм Райх, Жан Поль
Цель жизни и творчества Жозефа Прудона — отнять у капитала его послушных солдат. Выбранный метод — гражданское неповиновение, выраженное отказом от присяги, производственным саботажем, голосованием пустыми бюллетенями и т. д. Более публицист нежели философ, Прудон рассматривал отчуждение чисто экономически и воспринимал его как последнюю цепь на руках пролетариата и других производящих классов. Биография Прудона, этого "неукротимого гладиатора, упрямого безансонского мужика"(определение Герцена), сама по себе служила прокламацией и примером для тысяч его последователей. Сын батрака, впоследствии наборщик, корректор, редактор газеты "Глас Народа", начавший свое образование с теологии и языкознания, самостоятельно изучивший древнегреческий, древнееврейский, латынь, опубликовавший четыре десятка книг, наиболее характерные из которых—"Что такое собственность"(1840), "Система экономических противоречий и философия нищеты"(1846), "Решение социального вопроса"(1848), "Общая идея революции в ХIХ веке"(1858), "Справедливость церкви и справедливость революции"(1858), "О политических возможностях производящих классов"(1865), — организовал вместе с другим известным анархистом Пьером Леру "Народный Банк", пытавшийся ввести де факто альтернативную пролетарскую валюту и разгромленный властями в 1849-м. Просидевший три года на цепи в застенках и заслуживший по несколько смертных приговоров в большинстве европейских стран, Прудон оставался всю жизнь убежденным идеократом, абсолютизировавшим Платона, своего любимого мыслителя.
5
Такое же отношение к «желанию» бытовало в мистических кругах «мартинистов», последователей Сен-Мартена, который, с свою очередь, был учеником Мартинеса де Паскуалиса. Желание — синонимично свободе воли, инстинкт воплощает в себе рабство материального рока. Посвящение — освобождение от ограничивающих законов имманентных форм. Поэтому высшим титулом посвященного в мартинизме является "человек желания", "l'homme de desir". Так называется одна из кник самого Сен-Мартена.