Страница 59 из 78
– Ты, брат, смотри... того... осторожнее. Пока хозяина нет – еще куда ни шло, а как явится – лучше сворачивайся. Незачем это. Он, кажется, и сам с этой Катькой... Правда, неправда – а лучше постеречься. Найди себе другую какую...
– Не твое дело, – огрызался Илья. А про себя усмехался, думая: знал бы Митро...
Но Баташев и в самом деле застрял в Перми на всю зиму. То ли задерживали дела, то ли загулял с тамошними девками да цыганами и думать не думает о том, что дома томится молодая жена.
Илья уже дал себе слово: как только вернется Баташев – все. Но язык не поворачивался сказать об этом Лизе. Каждый раз, когда он приходил, она бросалась к нему на шею так, словно встречала с того света и уж не чаяла увидеть. Сыпала горячими, торопливыми поцелуями, плакала, упрекала, гладила по голове, смеялась и проклинала – все сразу: «Аспид черный... Ненаглядный мой... Илюша, сердце, цыганенок мой единственный... Совести нет у тебя, где был? Почему не шел, я все глаза выплакала... Захочешь бросить меня – сразу скажи, не мучь... Любушка мой, Илюшенька...»
Он смущенно молчал. Что было отвечать ей? Ведь еще никто, ни одна баба ему такого не говорила. И неизвестно – скажет ли когда-нибудь. Вскоре он даже перестал спрашивать ее, не слышно ли что о возвращении Баташева. При упоминании имени мужа у Лизы сразу темнело лицо, в серых глазах появлялся незнакомый угрюмый блеск. И говорила она одно и то же:
– Не говори мне про него! Слышать не могу... Думать не хочу даже.
Однажды Илья не выдержал:
– Что ты от него открещиваешься? Вернется – и заживете, как жили. Он тебе муж все-таки.
Лиза ничего не сказала тогда. А часом позже, когда уже лежала, уставшая и счастливая, на руке Ильи, блаженно прошептала:
– Ты что ж думаешь, я ему теперь дам такое со мной делать? Ему?! После тебя?! Да никогда, Христом – сыном Божьим клянусь и всеми угодниками!
– Ну, спросит он тебя, – усмехнулся Илья.
– Он, конечно, не спросит, – задумчиво сказала Лиза. – Но себе-то я хозяйка! Вон – ножик лежит, вон – веревка. Или головок спишных наломать в стакан... Выбирай, что мило.
Секунду Илья озадаченно смотрел на нее. А затем рявкнул так, что Лиза испуганно зажала ладонью рот:
– Ошалела, дура?! Что несешь? Совсем с ума сбесилась!
– Илюша! – всполошилась она. – Милый, не кричи, услышат... Ох, замолчи, Христа ради...
– Выкинь с головы, – немного успокоившись, буркнул он. – Муж есть муж, обратно привыкнешь.
– Не будет такого, – тихо, но твердо сказала Лиза.
Илья исподлобья взглянул на нее, ничего не сказал. Больше они не говорили об этом, но про себя он решил: пора откочевывать...
– Значит, к Пасхе вернется... – медленно сказал Илья. Лиза, приподнявшись на локте, тревожно смотрела на него. Илья видел: она чего-то ждет. Каких-то совсем других слов. А у него их не было. – Ну, до Пасхи больше месяца. Пока жить можно. А если еще ледолом его на Каме подержит, тогда вовсе... Лизка! Ну что ж ты, господи, дура...
Она заплакала. Тихо, без всхлипов и рыданий, прижавшись к его плечу. Горячие капли побежали ему под мышку, защекотали. Илья неловко отстранился.
– Ли-изка... Ну, будет, хватит... Вон мадеры выпей. Иль воды. Чего реветь-то? Да что бормочешь, не пойму?
– Уйду я... – сбивчиво, не поднимая головы, говорила она. – В монастырь попрошусь, на богомолье убегу... Не буду с ним, не буду, ни за что не буду... В монастыре грех отмолю, бог простит... Да как же мне с ним теперь, как же теперь, господи всемилостивый, ка-а-ак...
Илья растерянно погладил ее по растрепанным волосам.
– Да не вой ты... И зачем в монастырь? Лучше детей нарожай да живи с ними... Что там, в монастыре? Стучись лбом об пол с утра до ночи... Я был раз, коней ковали в Серпуховском, Богородицком. Тоска одна да ладан. Сестры, как утки, бегают, слова не скажут. Тебе там не место.
– На погосте мне место, – всхлипнула Лиза.
– Да и я ведь уеду, – помолчав, сообщил он. – Весной к своим подамся, в табор.
Он не ждал, что Лиза так испугается. Но она тут же умолкла, вскинула над подушкой побелевшее лицо. Одними губами шепнула:
– Что?..
– Уеду, говорю, – как можно тверже повторил Илья.
– Ох-х... – сдавленно вырвалось у нее. Лиза сжала голову руками, повалилась лицом в смятую подушку. И затихла.
Илья подождал минуту, другую. Затем тронул ее за плечо:
– Ну... что ты?
Тишина. Он помедлил еще немного. Затем взял Лизу за плечи, насильно заставил повернуться. Вздрогнул, увидев бледное лицо с закушенной губой и зажмуренными глазами.
– Ли-и-изка... Ну, а что ж мне делать? До Страшного суда киснуть здесь? Я цыган... Нам в таборе жить положено.
– Врешь, – не открывая глаз, сказала она. – Полны Грузины вашими. И в Петровском, и на Таганке. Живут и никуда ехать не собираются.
Илья вздохнул. Ну как ей растолковывать? Не расскажешь же про Настьку... Он встал, избегая глядеть на сжавшийся комочек под одеялом. Подошел к столу, несколько раз хлебнул мадеры прямо из горлышка. Взглянул на улицу. Луна уже ушла, пустой переулок потемнел. Мокрые шорохи стихли, и только где-то на дальних крышах надсадно орали коты. Близился рассвет.
– Илюша... – Лиза тоже встала. Неслышно ступая, подошла сзади, обняла, прижалась теплой грудью. – Илюшенька, не сердись только... Послушай... Что, если... и я с тобой?
– Куда – со мной? – не понял он.
– В табор...
– Чего? – рассмеялся он.
Лиза сердито шлепнула его по плечу:
– Ты не гогочи... Что, думаешь, забоюсь? Думаешь, я ваших не видала? Вон шляются, ноют под заборами, детей в тряпках кажут... Чем я хуже? Тоже платком повяжусь, дитя рожу и – ну людей православных дурить! Захочу – как настоящая цыганка стану!
Илья смотрел на нее, напряженно соображая: рехнулась или нет?
Лиза зашла вперед, встала перед ним, положив руки ему на плечи. Из темноты блеснули белки ее глаз.
– Илюша! Ну, что тебе стоит? Я хорошей цыганкой буду, ни слова поперек не скажу. Ваши, я знаю, жен бьют... Видела раз, на Троицкой горке, как цыган свою кнутом хлестал. Ну так бей меня, раз у вас так положено... Я и не пискну, не охну, все стерплю... По-цыгански говорить выучусь. Побираться буду для тебя! Илюша, ну?..
Он даже усмехнуться не мог. Стоял и смотрел в ее блестящие от слез глаза, отчетливо понимая: доигрался. Лиза, ожидая его ответа, вплотную приблизила лицо. Илья опустил голову.
– Совсем одурела...
Она сразу как-то сникла, съежилась. Медленно ступая, вернулась на постель. Хрипло сказала:
– Прости меня, Илюша.
Он вздохнул, уже готовый сам просить о том же. Лег рядом, притянул Лизу к себе. Она подалась, уткнулась лицом в его грудь. Илья облегченно обнял ее круглые, смутно белевшие в темноте плечи. Кажется, пронесло пока.
Когда за окном начало светлеть и в сером свете отчетливо проступили кресты церкви Григория Неокесарийского, за дверью заскреблись:
– Барыня... Илья Григорьич... Пора!
– Сейчас, – натягивая сапоги, отозвался Илья.
Лиза проводила его до порога. Уже у дверей взяла за руку. Глядя в глаза, сказала спокойно и серьезно:
– О том, что я болтала тут, – не думай и забудь. Над сердцем твоим я не вольна... Так, чую, для тебя копейкой разменной и останусь. Я от тебя любви не прошу, крест на том поцелую. Но ты... хоть приходи ко мне. Приходи пока. Потом видно будет. Я ведь тебя дни напролет жду. Дай мне еще хоть неделю-другую в счастье пожить. Все, иди. Господь с тобою.
Она отвернулась, быстро отошла к окну. В дверь просунулось обеспокоенное лицо Катьки. Илья поспешил выйти.
Когда после ночи, проведенной в ресторане, с тебя тянут одеяло, дергают за пятку и громким голосом сообщают время и место, в котором тебе в это время надо быть, – хочется застонать, сунуть голову под подушку и во что бы то ни стало проспать еще хоть пару часов. Именно так и поступил Кузьма, отбрыкнувшись от наседающей на него Варьки.