Страница 58 из 78
– Знаю я, чего ты воешь, – сердито сказала Стешка. – Только, по-моему, уже успокоиться пора. Все-таки три месяца прошло. Он, Сбежнев, все равно не вернется, а раз так – плевать на него. Он сапога твоего не стоит, хоть и князь. Я так думаю, что...
– Не смей князя трогать, – сквозь зубы приказала Настя. – Ты не знаешь ничего, так и молчи.
– А откуда мне знать? – пожала Стешка плечами. – Ты же не говоришь ничего, ревешь только. Думаешь, я глухая, не слышу? Каждую ночь почти хлюпаешь. А кто мне миллион даст за то, что я все это слушаю и сплю из всех сил, а? И чего ревет – сама не знает...
– Да уж не из-за Сбежнева. – Настя повернулась на бок. Взяв подсунутый Стешкой платок, медленно вытерла слезы. Ее глаза тускло блестели в лунном свете. Изумленная, растерянная Стешка молча смотрела на нее. – Скажи, Стеша... То, что ты тут про Смолякова говорила... Откуда ты это взяла? Цыгане что-то болтают? Да? Может, Илья...
– Да никто не болтает! – Стешка в порыве отчаянной искренности стукнула себя в грудь так, что сама же охнула. Спрыгнув с постели, перебежала комнату, торжественно остановилась под образами, перекрестилась, с силой вдавливая пальцы в лоб, живот и плечи. – Ну, вот тебе крест! Второй! Третий! Языком мету, и больше ничего! Ну, Настька, ну я же ведь уже и прощения попросила, ну будет, хватит... Что ж ты опять ревешь?
– Боялась, понимаешь... – низким, чужим голосом выговорила Настя. – Боялась, что Илья... скажет кому-нибудь... Спьяну или так, со злости...
– Да что скажет-то?! – завопила Стешка.
Настя взвилась над постелью, как пружина. Опрокинула сестру в подушки, встала над ней – оскалившаяся, растрепанная.
– Молчи! Молчи! Молчи, дура!
– Я и молчу! Ничего не знаю и молчу! И знала бы – не сказала никому! – Теперь и Стешка заплакала, от испуга. – Совсем ты меня задурила... Илья-то тут при чем? Что он рассказать должен?
Настя села на постель. Обхватила колени руками. С досадой сказала:
– Не реви.
– Расскажи, а? – Стешка взяла ее за руку. – Я – никому, клянусь. Хочешь – руку в печь суну и поклянусь?
– С ума сошла... – Настя опустила голову. С минуту сидела молча, перебирая дрожащими пальцами пряди распущенных волос. На пол ложились черные тени обеих девушек. А потом луна ушла, и в наступившей темноте мягко замерцал красный свет лампадки в углу.
...Через четверть часа Стешка сказала замогильным голосом: – Боже праведный и милосердный... Только этого нам не хватало. Господи! Князю отказать! И из-за кого?!
Настя молчала, закрыв лицо руками. Глядя на ее сгорбленную, жалкую фигурку, Стешка вдруг почувствовала прилив ярости.
– Ну подожди, Илюха! Ну дай до утра дожить... Да чего дожидаться! – Стешка вскочила, забегала по комнате, хватая то платье, то кофту, то шаль. – Прямо сейчас пойду! Пойду, разбужу и ни единого волоса на нем не оставлю! Ах ты, оборванец таборный! Ах ты, вор базарный, конокрад, паскудник! Попомнишь ты Стешку Дмитриеву! Будешь у меня знать, как...
– Посмей только! – Настя вскочила, схватила Стешку за запястья, несколько раз с силой встряхнула ее. – Не смей! Слышишь – не смей! Не виноват он. Понимаешь – не виноват!
– Да как же не виноват?! Как он смог только, как ему в голову такое прийти могло! Что ты, ты... Ты!!! – Стешка схватилась за голову. Настя наблюдала за ней с горькой усмешкой.
– Ты ничего не понимаешь... Они таборные. Помнишь, что я тебе рассказывала? Про друга его – ну, того, у которого невеста порченой оказалась? Илья не виноват... Что он подумать должен был? Я от Сбежнева вышла, ночь на дворе, косы врастрепку...
– Ну и что?! – возопила Стешка. – Мог бы подумать башкой своей пустой! Кто угодно, а не ты! Все цыгане знают, все наши! Когда ты после этого домой пришла, тебя все видели, и никому не забрело в башку такое. Никому!
– Все цыгане... – Настя снова заплакала – на этот раз тихо, без всхлипов. – Цыгане... наши... меня шестнадцать лет знают, а он – полгода всего... Откуда ему знать, какая я?
– Говорю – дурак набитый... – Стешка обняла сестру, и Настя уткнулась в ее плечо.
– Не могу я, Стешенька... Не могу – понимаешь? Главное – если б это хоть правда была... Не так обидно было бы...
– Слушай, давай я завтра к нему пойду? – азартно предложила Стешка. – Я ему, паршивцу, все расскажу – все выложу! Да он у тебя в ногах валяться будет! На руках в церковь венчаться понесет! А мы ему кукиш покажем. Голоштанник ярмарочный, только что из-под колеса вылез, а туда же – на Настьке жениться... Да сходи рожу свою черную умой сначала!
– Перестань! – снова вскинулась Настя. – Не смей про него так! Сказала уже, сто раз сказала тебе – не виноват он.
– А кто виноват? Ты?
– И я не виновата... Но ты не вздумай к нему пойти! – угрожающе сказала Настя. – Я тебе по секрету, как сестре... Вспомни – ты мне крест целовала!
– Ну, как хочешь, – буркнула Стешка. – Только делать же что-то надо...
– Ничего не надо, – покачала головой Настя и легла навзничь, обняв смятую подушку. – Весна скоро. Они с Варькой в табор уедут. А я... замуж выйду.
– За кого?!
– Не знаю. За первого, кто отцу глянется. Какая теперь разница... Мне без него... все равно не жить... – Голос Насти снова задрожал. – Не могу я без него, Стеша... Не могу... Не могу. Я его еще знаешь когда полюбила? Когда – помнишь? – первый снег выпал. Я к ним на двор зашла, и вижу – он без рубахи, лохматый весь, в Варьку снежками... У меня тогда аж душа зашлась. Сразу поняла – никого другого не хочу. Ни князя, ни цыгана. А еще помнишь, как он на крещенских, когда скубенты приходили, «Твои глаза бездонные» пел? Плохо пел, голос рвался... а я чуть на людях не завыла, так сердце болело, на него глядя. Иногда кажется, что... пришел бы он, сказал бы, что верит мне... все бы простила без оглядки!
– Дожили... – со страхом пробормотала Стешка, натягивая на голову одеяло.
На крыше бесился ветер, сучья ветлы колотили по раме. В окно насмешливо смотрело кривое лицо луны.
Глава 11
Оттепели пришли в марте, перед самым Благовещением. Ночами уже не замерзали лужи, за закрытыми окнами слышался мягкий шелест, шуршание, шепот капель. Снег таял, пластами сползая с крыш и ветвей деревьев. Ночь была полна приглушенных звуков. Потеплел даже лунный свет, заполняя улочки спящего Замоскворечья желтоватым сиянием. Пахло сыростью, мокрой корой вязов. На крышах слышались первые кошачьи песни.
Лиза в рубашке стояла у окна, глядя на пустынный, залитый луной переулок. Где-то вдалеке провизжали полозьями по тающему льду запоздалые сани, прочавкала копытами лошадь. Внизу влажно блестел черный, обнажившийся местами тротуар. Лиза, опершись локтями о подоконник, молча смотрела на него.
– Что ты там стоишь? – спросили с кровати. – Иди сюда.
Она подошла к постели. Илья протянул руку. Лиза молча легла рядом, прижалась к его плечу. Он взглянул в темное окно.
– Пора мне, что ли?
– Рано еще.
Снова замолчали. Илья, прикинув, что у него в самом деле еще почти чистый час времени, запустил руку в вырез рубашки Лизы, нашел мягкую, податливую грудь. Но, к его изумлению, Лиза отстранилась.
– Да что с тобой? – с досадой спросил Илья. – Не хочешь, так я уйду.
– Господи, одно только на уме, – без обиды вздохнула она. Взяв руку Ильи, прижалась к ней щекой. – Знаешь что? Я тебе все сказать хотела...
– Ну... – он почувствовал легкую тревогу. – Говори.
– Иван Архипыч.... Человек от него утром был, с Кузьмичом толковали. А Катька, умница, подслушала. К Пасхе, кажется, возвернуться должны.
Илья молчал. Лиза обеспокоенно заглянула ему в лицо. Он отвернулся от ее глаз. Постарался сдержать облегченный вздох.
Что ж... Все равно рано или поздно нужно было это заканчивать. И так затянулось дальше некуда. Илья был уверен в том, что вся Живодерка знает, где он проводит ночи. Хорошо еще, что Катька, бессовестная и бесстрашная, с готовностью взяла все на себя. Илья мог с чистой душой рассказывать цыганам, что бывает у горничной Баташевых. Кузьма завистливо вздыхал, Митро хмурился: