ТОЧКА ДЖИ-ЭЛ

Так бы он и жил, неизвестно сколько в общежитии для малосемейных, но случилось так, что вскоре умерла и тётка. Оказалось, что свою квартиру она завещала именно ему, Саше Быкову, а это было, как ни крути, счастье, хоть и основанное на смерти близкой родственницы. Тогда Быков как-то впервые пришёл к самостоятельно рождённой философской мысли, что счастье и несчастье — суть такие же неразрывные полюса мироздания, как два знака электрического заряда или два полюса магнита: кому-то несчастье, а кому-то из данного несчастья следует своё, пусть маленькое, но — счастье.

Быков бросил завод и устроился в коммерческую фирму, торговавшую мебелью. Зарплата стала несравнимо выше, Саша выбросил тёткины продавленные кресла и вполне ещё приличную «стенку» — мечту обывателя времён брежневского застоя, приобрёл новую обстановку, телевизор, проигрыватель дисков и новый компьютер. Он лазил в сети, сидел в чатах, смотрел много фильмов (часто — порно), и при этом много читал: благо зарплата позволяла покупать ещё и книги.

Александр разместил свои данные на нескольких сайтах знакомств, но обращались всё время какие-то идиотки — либо московские проститутки, предлагавшие услуги во время визита "молодого и состоятельного" в столицу, либо провинциальные девицы и зрелые бабы, озабоченные вопросами создания семьи. Одна из таких, на 5 лет старше Быкова, прислала ему «мыло» следующего содержания: "… Ваше фото, Александр, сразу произвело на меня впечатление своими глазами. Когда же я прочитала Вашу анкету, я поняла, что мы — родственные души. Я ясно вижу, что нужна Вам женщина, именно такая как я…".

Вспоминая об этом послании, Быков каждый раз передёргивал плечами и грязно ругался про себя и даже вслух. Чего стоила только фраза: "….Ваше фото сразу произвело на меня впечатление своими глазами"!

За течением повседневности как-то само собой «рассосались» друзья: кто женился, кто переехал в другой город, а один разбился в дребезги на автомобиле. С женатыми друзьями-приятелями отношения уже не складывались: ведь почти любая из так называемых «нормальных» жён, как правило, сдержанно ненавидит неженатого приятеля мужа, и делает всё, чтобы благоверный не общался со старым корешем.

По большому счёту, Быков жил одиноко и единственный, с кем сейчас он виделся достаточно регулярно, был Коля, тоже холостяк и старый — на двенадцать лет старше Александра — женоненавистник. Причём, женоненавистничество не мешало Коле сохранять нормальную ориентацию, и периодически таскать к себе в дом девиц в интервале от 18 до 25 лет.

Более зрелых Коля не признавал, рассуждая так, что у старого быка всегда будет вдоволь старой говядины. "Запомни, — внушал он Быкову, — с собственными ровесницами у тебя не возникнет никаких проблем и в 30, и в 40, и в 50, и в 60, бог даст, а вот молоденьких будет снимать всё сложнее и сложнее. Поэтому пользуйся, пока возможно!"

Александр любил посидеть у Николая, порассуждать под пиво или водку с пельменями о сути бытия и о мировых проблемах. Постепенно он и не заметил, как существование вошло в устойчиво наезженную колею: работа для заработка — иногда девчонки для удовольствий — чтение книжек — сидение у компьютера — разговоры с Колей.

И мимолётная надежда на некое «чудо» в Новогоднюю ночь, ускользающая теперь уже где-то после 12 часов. По Москве.

Так потянулись год за годом, причём настолько плавно, естественно и ужасающе-неотвратимо, что Быков и глазом не моргнул, как стукнуло тридцать — первая из фатальных дат, «обещанных» Колей…

Обо всём этом, начиная от празднования Нового года и кончая началом указанной Николаем временной мужской шкалы, Александр подумал скопом, словно итожа прожитое, поздним вечером 3 января, стоя, нахохлившись, на троллейбусной остановке.

У Коли он просидел часов шесть — они приговорили литровую бутылку водки, сожрали тазик самолепных пельменей, потаращились в телевизор, поругали ублюдков-олигархов и министров, которым плевать на страну и народ, обсудили очередную пассию Коли, которая слишком откровенно возжелала поселиться в квартире холостяка, за что и была с позором изгнана, и Саша стал собираться домой. Коля оставлял ночевать, но, если новых девчонок не предвиделось, то Быков всегда предпочитал спать в своей постели.

Стоя под козырьком остановки и безуспешно стараясь укрыться от мокрого косого снега, Быков подумал, что бытие, действительно, въехало в какую-то унылую колею. Поднимая влажный меховой воротник куртки, он саркастически усмехнулся: "колея — Коля — я"…

В общем, в очередной раз — здравствуй, здравствуй, Новый год!

Снег окончательно перешёл в дождь, теперь под навес ветер задувал просто капли воды. Погода — хуже некуда: дождь 3-го января! Завтра, вполне вероятно, снова приморозит, тротуары и дороги превратятся в каток — только и будет слышен мат падающих прохожих и треск бамперов автомобилей.

Щурясь от ледяных капель, Быков вышел к обочине, посмотрел в сторону, откуда мог появиться общественный транспорт. Грязно-мокрый снег отражал редкие фонари вдоль улицы Начдива Большакова: в двенадцатом часу вечера 3 января на троллейбус вряд ли стоило рассчитывать.

Из боковой улицы в квартале от остановки вывернула легковушка. Зрение у Быкова, несмотря на почти три года плотного сидения у монитора, сохранилось великолепное, и даже в паршивом ночном освещении он чётко разглядел, что это простенькая "шестёрка".

Водитель в банальной, как и сама легковушка, турецкой куртке попросил 100 рублей. Учитывая расстояние, праздничный день и время суток это оказалось вполне сносно. Александр, сев в машину, молча уставился в окно, разглядывая ярко светившиеся кое-где витрины, праздничные гирлянды и редкие шастающие по улицам компании — если бы не дождь, гуляющих попадалось бы куда больше.

"Попью чаю — и завалюсь спать. А завтра отосплюсь — последний выходной!", решил Быков. Можно, конечно было проверить Наташку или Таньку, но, скорее всего, девчонки уже втянулись в какую-то компанию, поскольку он с ними специально не договаривался, и Саша не стал никому звонить.

Однако, проверив мобильник, который специально оставил дома, чтобы никто не доставал, он чуть не застонал от огорчения: два раза звонил шеф. Александр выругался, предчувствуя кардинальное нарушение планов, и надавил клавишу вызова.

Прочитав короткую лекцию о том, что мобильник на то существует, чтобы носить с собой, а не забывать дома, шеф сообщил, что, завтра приходит фура из Минска. Следовало принять товар на склад и оприходовать, как положено. Матерясь в душе, Саша заверил шефа, что всё будет сделано в лучшем виде.

— … твою мать! — сказал он, швыряя мобильник на диван, и пошёл наливать.

Собственно, выгрузить фуру с полусотней комплектов детской мебели было не сложно, вот только ещё бы знать, во сколько точно эта фура прибудет. По расчётам шефа, часов в девять грузовик окажется на трасе в зоне, где устойчиво работает сотовая связь — а это на западном направлении километрах в ста двадцати от города. Тогда и можно пытаться созвониться с дальнобойщиками для уточнения. В общем, с раннего утра придётся сидеть в офисе и периодически звонить водилам.

Так может продолжаться хоть сколько — хоть до вечера, хоть до послезавтрашнего утра. Конечно, вполне можно было звонить из дома, а когда связь появится, поехать в офис, но надо же ещё успеть собрать штатных грузчиков (или же выгружать мебель самому; или кидать на лапу дальнобойщикам — из собственного кармана, так заведено у шефа). Поэтому всё равно придётся вызывать магазинных рабочих, и сидеть с ними наготове в офисе, выслушивая нытьё четырёх здоровых мужиков о том, что хорошо бы им денег добавить. Как будто это Быков ждёт доставку мебели себе домой!

Первое время Александр немного смущался, слушая подобные претензии младшего персонала, но очень быстро научился отвечать то же, что слышал и сам, высказывая недовольство начальству: "Не нравится, дорогой, найди другую работу. Улица большая, длинная…". И грузчики на время затыкались: им, ничего иного не умеющим делать кроме таскания тяжестей, не найти "другую работу" даже вдоль очень длинной улицы. А в мебельном салоне чисто и тепло по сравнению с какой-нибудь овощебазой или стройкой.