ТОЧКА ДЖИ-ЭЛ

— Вы это серьёзно?… — начал Павел, но в отчаянии махнул рукой, выругался и сел в машину.

Городок Земля

Новогодние праздники заканчивались. Впереди, правда, ждало ещё 13 января, но Быков никогда не воспринимал сию дату серьёзно: "Старый Новый год" всегда казался ему выдуманным — этакой потугой продлить вереницу безусловных и условных выходных дней, обеспечивая повод лишний раз "заложить за воротник".

По большому счёту, Быков не признавал и Рождество, которому сейчас старались усиленно возвратить статус "национального празднества". Но как может человек, взращенный атеистом, воспринимать религиозный календарь?

А как его может воспринимать страна, в которой чуть ли не столетие отбивали почтение к религии? Да и было ли это почтение в стране, коли она так легко когда-то сносила свои же храмы? Ясное дело — в первую очередь, как очередной повод выпить.

Да нет, кто же против того, чтобы отмечать церковные праздники, как традицию? Но у нас страна многоконфессиональная, и если церковь, как бы отделена от государства, то потребуется вводить ещё много общенациональных выходных. Ну так чтоб было по справедливости, и никому не обидно: и мусульманам, и иудеям, и буддистам, и всем остальным вплоть до адвентистов седьмого дня или шаманов у чукчей. Вывешивать рисунки всех пророков — Моисея, Иисуса, Заратустры, Мохаммеда, Будды, а так же всех богов нынешних российских язычников, чтобы уж политкорректность соблюсти. В ряд вывешивать — как когда-то портреты членов Политбюро. И Новый год, кстати, можно встречать и по лунному, и по всем остальным календарям. Мусульмане его в июне празднуют, буддисты — в феврале. Так и будем праздновать: круглый год — хоровод! Здравствуй, здравствуй, Новый год от субтропиков Батуми до Полярного круга.

А почему, собственно, нет? Просто замечательный год получится: одни праздники. Театр абсурда, одним словом, но — весело!

Понятно, что Новый год, отмечаемый европейцами 31 декабря, весьма надуманная веха, как, скажем, и отсчёт времени с переселения Мухаммада в Медину, или — с даты рождения Будды. Или с Великой Октябрьской социалистической революции, прости господи. Всё относительно, как в теории Эйнштейна: более хитрые людишки как-то раз сумели охмурить толпу, и теперь эта толпа фетишизирует охмурителей. Это относится ко всем, разумеется, а не только к большевикам. В любом случае, человек — раб привычек и заблуждений, создаваемых воспитанием, привычек, с большим трудом меняющихся у среднего обывателя под действием доводов разума.

Более логичным представляется такой Новый год, какой праздновали, скажем, по началу пробуждения природы. Но и тут, опять же, всё относительно получается: где-то в одно и то же время природа уже пробуждается, где-то мороз стоит, и ещё снега лежат, а где-то и не понять границы между зимой и летом. А в Южном полушарии всё вообще наоборот.

В общем-то, праздновать праздники можно хоть когда — главное, чтобы в душе жило ощущение надежды на чудо, что является основой любого праздника. А из тех праздников, что сложились, самый лучший в этом смысле конечно же Новый год.

С детства Сашу Быкова приучили к елочке, деду Морозу и Снегурочке, а вместе с ними — к ожиданию чуда, к ощущению Праздника и Волшебства. Правда, истинный Новый год уже давно кончался для Быкова сразу после Новогодней ночи.

Всё время, ещё с детства Саше казалось, что в эту ночь случится нечто волшебное, после чего наступит совершенно сказочная жизнь. Ребёнком, он ждал каких-то особенных подарков. Студентом и молодым человеком именно в эту новогоднюю ночь рассчитывал трахнуть необыкновенную девчонку (красивую, обаятельную и умную одновременно — ну чем не Чудо?). Он надеялся на это даже тогда, когда точно знал, что в компании, в которой придётся встречать Новый год, никаких «необыкновенных» девчонок не предвидится.

Ну, может не стоит так грубо — «трахнуть», но хотя бы встретить. Казалось, вот распахнётся дверь и, словно волшебная Снегурочка с поблёскивающими на плечах снежинками, в девственно-белой шубке впорхнёт та, какой ещё не было, и именно тогда начнётся настоящий Праздник жизни. За этой единственной захочется побежать, делать какие-то романтические глупости (возможно, даже хоровод водить или залезать в окно на пятом или хотя бы на третьем этаже!), а дальше — как знать?…

Но в компаниях такие «снегурочки» не появлялись, а двери, хотя и распахивались очень часто, но впускали совершенно обычных девчонок и обычных парней (последние, разумеется, интересовали Быкова только как собеседники и собутыльники).

Правда как-то раз по ошибке в квартиру, где праздновали Александр и компания, ввалились совершенно пьяный дед Мороз и — о! — Снегурочка. Их, безусловно, усадили за стол, под который вскоре «дед» и свалился, а Снегурочка оказалась покрепче…

Быков всегда с усмешкой вспоминал ту новогоднюю забаву, когда он и ещё двое парней, присутствовавшие без «своих» девчонок, втихаря, по очереди, уводили «Снегурочку» в ванную.

Правда, скандал в компании всё равно случился, когда в "санузел любви" вознамерился тайком просочиться ещё один парень, праздновавший вместе с подружкой. Та, приревновав, ткнула «ловеласа» вилкой в задницу. Целилась, разумеется, в передницу, но парень успел подставить менее ценную часть тела.

В общем, Новый год прошёл весело, хотя, протрезвев, Быков и выжидал неделю, не проявится ли "французский насморк" или что похуже, но всё обошлось — вот тебе и новогоднее чудо!

Конечно, «чудом» подобное приключение считаться не может, но, тем не менее, тогда, в юности, каждая Новогодняя Ночь проходила под очарованием ожидания чуда. И когда шли гулять по ночному городу на елку на Центральной площади, тоже казалось, что вот, возможно, сейчас в толпе…

Но "та, ради которой", в толпе не мелькала. Новогодние ночи разных лет проходили одна за другой, а радостное ожидание волшебства как-то само собой уменьшалось, уменьшалось, пока не сделалось довольно маленьким — компактным и удобным, но каким-то слишком рациональным, как, например, мобильник или видеомагнитофон: вещи необходимые, но уже давно не внушающие никакой искренней радости.

У Быкова имелась неплохая работа, и однокомнатная квартира, доставшаяся по наследству от одинокой тётки — сестры матери. Его родители и две уже взрослые сестры оставались в далёком Красноярске, и все студенческие годы Быков жил в общежитии. Мать советовала поселиться у тётки, да и сама тётка приглашала, но Александр не желал постоянно делить одну комнату с пожилой женщиной: общага со всеми отрицательными моментами в данном случае представлялась намного предпочтительнее. Быков регулярно навещал Марию Владимировну, передавал посылки с кедровыми орехами, но перебираться к ней вежливо отказывался.

В первые два года после института Быков попал на завод. Работа паршивая — платили мало, но зато дали комнату в общежитии для малосемейных буквально рядом с проходной. По сравнению со студенческим обиталищем, это были хоромы: комната не на четверых, а на одного! Здесь в основном квартировали ИТРовцы и командированные специалисты: публика, как правило, вполне образованная и сравнительно спокойная. К тому же, обходилась эта жилплощадь в гроши. Правда, само здание давно требовало ремонта, часто не было даже холодной воды, но, что удивительно, при этом теплоснабжение не страдало — на заводе работала собственная котельная. Купить квартиру, конечно, "не светило", поскольку на ту зарплату, которую тогда получал Александр, копить даже на захудалое собственное жильё потребовалось бы лет сорок. Быков старался не думать об этом, подобные мысли ничего, кроме тоски, не нагоняли.

Как раз в это время случилось несчастье — умерла его мать, а отец пережил супругу всего на год. Саша начал подумывать вернуться в Красноярск, в родительскую квартиру, но сёстры, считая, что им, обременённым семьями, лишние метры куда нужнее, разменяли квартиру без него. Быков не стал затевать свару, но в душе очень обиделся, и практически перестал общаться с оставшимися родственниками.