Страница 6 из 19
— Он ответил, что да.
— Значит, быть вам киноактрисой…
Я уткнулся в книгу и сделал вид, что не замечаю ее. Она, наконец, поняла причину смены моего настроения и подвинулась ближе.
— Вы хотите знать, что было с Сэдом? Он был женщиной, вернее, девушкой.
Я вскочил на ноги. Это уже было слишком! Я выбежал из библиотеки и помчался к Сэду. Он валялся на диване с журналом и курил. Мой приход, казалось, его нисколько не удивил.
— Послушайте, Сэд, расскажите и мне, как вы побывали в девушках, — спросил я ехидно, усаживаясь без приглашения в кресло.
Он поднял на меня усталые, безразличные глаза.
— А разве девушки не люди?
— Вы понимаете, что эксперименты над психикой человека даром не проходят. И если вам еще дорога ваша личность, вы должны бежать отсюда. И вы, и я, и Голл!
Отвечать мне Сэд не торопился. Он встал, включил вентилятор, несколько раз пересек комнату по диагонали и остановился:
— Вы круглый болван, Пэй! Вместо того чтобы благодарить бога за то, что он столкнул вас с самым величайшим открытием века, вы бушуете, как деревенская знахарка, которая не выдержала конкуренции с заезжим доктором! Вы хоть капельку подумали над тем, что вам говорил профессор, и над тем, что произошло с вами?
— Думал. Какая-то чепуха вроде электронных и ядерных основ жизни плюс электрическое воздействие на мозг… Ученая болтовня этого сопливого профессора всего лишь маскировка чего-то другого, более важного.
В комнату без стука, вся в слезах вошла Голл.
— В чем дело, детка?
Голос у Сэда был очень усталым. Казалось, он только что прочитал перед студентами утомительную лекцию.
— Я не верю, что профессор выполнит свое обещание…
— И правильно делаешь, что не веришь… Ты так и помрешь манекенщицей, хотя вполне возможно, что и будешь очень походить на какую-нибудь кинозвезду.
Разговор принимал идиотский смысл. То, что оба они уже были «тронутыми», не вызывало у меня никакого сомнения. Я вернулся в свою комнату.
9
Через несколько дней после того, как надо мной был поставлен первый опыт, к нам на этаж прибыл еще один человек: парень атлетического сложения, приземистый, рыжеволосый, с тяжелой нижней челюстью. Левый глаз под черной повязкой. Ходил он сильно сутулясь, тяжелые руки болтались, как у орангутанга.
— Где здесь кормят? — спросил он меня, выходя из своей комнаты.
— В правом конце коридора, или этажа. Здесь принято коридоры называть этажами, — ответил я.
— Наплевать. Скажите лучше, здесь мясо дают?
— Дают что угодно. На автомате закодированная клавиатура с расшифровкой. Выбирайте, что хотите.
— Я неграмотный, — сказал он без тени смущения. — Пошли, наберете, что мне нужно.
Обижаться на него не имело смысла, и я пошел.
Я читал ему постоянное меню, выгравированное на пластмассовой пластинке, а он заказывал все подряд. Вскоре весь стол был уставлен множеством тарелок, подносов и соусниц, и парень принялся все это уничтожать. Трудно было поверить, что один человек может съесть так много.
— Вы, видимо, проголодались? — спросил я его.
— Как обычно. У Некерта я жрал еще больше. Особенно перед соревнованиями.
— А кто такой Некерт?
— Директор нашего клуба. Клуб «Гранитный кулак», слыхали?
— Нет. Я спортом никогда не интересовался.
Он перестал жевать, и его единственный глаз изобразил презрение.
— Ну и тип! — рявкнул он. — Сейчас нет таких, кто бы не любил посмотреть, как люди бьют друг другу морду.
Я подумал, что он почти прав. Во всяком случае, таких очень много, может быть, больше, чем нужно.
— Вам, я вижу, не повезло.
— Ерунда. Отдохну здесь и опять вернусь к Некерту. Сенсация! Боксер с одним глазом.
— Это будет очень трудно.
Он съел два бифштекса, куриную ногу и принялся за котлеты. Все это запивалось крупными глотками кислого вина. На мгновенье он сделал паузу, отвалившись на спинку кресла, засопел.
— Глаз, это что… Вот Релику не повезло совсем. У него раскололся череп.
— Это варварство, — заметил я с отвращением.
— Ха! Чем больше увечий, тем больше это публике нравится. В нашем клубе можно драться с кастетом и без перчаток. Коммерческие драки. Сбор фантастический.
Помолчав немного, он спросил:
— Вы не знаете, сколько будет это продолжаться?
— Что?
Я решил, что он задумался над философией своего звериного ремесла.
— Свет.
Я не понял.
— Все время вижу голубой свет. Как небо через молочное стекло.
— Вы этим глазом видите свет?
Он кивнул.
— Значит, там еще идет воспалительный процесс. Он оказывает влияние на зрительные волокна.
Он снова принялся есть, тяжело сопя. Слева от него росла гора пустых тарелок.
— А кто эта бабенка?
Я понял, что это относилось к Голл, и его грубость меня возмутила.
— Это вам не клуб Некерта. И никаких бабенок здесь нет.
— Есть. Точно есть. Знаете, какие ко мне ходили порядочные? Ха-ха! Жены директоров. Дочки президентов компаний. Так вы говорите, воспаление?
— Воспаление. Если хотите, я могу посмотреть ваш глаз — в этом я кое-что смыслю.
— Доктор?
— Почти. Вернее, да. Что у вас с глазом?
— Вытек. Надоел этот голубой свет. Вижу его, даже когда сплю. И повязка не помогает.
У выхода из кают-компании мы столкнулись с Голл. Она выходила из комнаты Сэда с кипой журналов. Боксер подскочил к ней и выхватил пачку из рук.
— Помочь, крошка?
Голл кокетливо улыбнулась, и мне стало противно. Боксер понес журналы в библиотеку, а Голл подошла ко мне.
— Жаль парня, — сказала она. — Это знаменитый Куинс Рисдер. Я несколько раз смотрела его бои. Восхитительно! Сколько темперамента! Куинс Рисдер и не знает, что у меня есть его автограф. Тогда он прибил Кэмпа Торена, и у того из правого уха хлестала кровь, Куинс макал в нее указательный палец и тыкал им в протянутые бумажки и открытки с его изображением. Мне тогда ужасно повезло.
Я посмотрел на нее, как на пациентку, пришедшую ко мне, врачу-психиатру, на прием.
— Голл, вы знаете, что происходило в Римской империи накануне ее гибели?
— Нет, не знаю, — откровенно призналась она.
— А что такое бои гладиаторов?
— Это что-то вроде боя быков?
— Почти. Или скорее вроде той драки, о которой он с таким восторгом рассказывает. Неужели вам нравится такое зрелище?
Она весело расхохоталась. Я прервал ее смех.
— С вами Боллер больше не проводил опытов?
— Нет. Но во время последней встречи пообещал, что сдержит свое слово. Это насчет кино.
10
Волны, волны, волны… Они вытянулись бесконечными линиями на черном фоне через тысячи страниц научных журналов и книг. Волны головного мозга, волны части головного мозга, волны группы клеток головного мозга, волны одной-единственной клетки головного мозга. Неутомимые приборы писали их с тупым упорством, а ученые ломали голову над их объяснением, и в их головах тоже неслись волны — электрические, экситонные, фононные, магнитные.
А потом создавались приборы, которые сами генерировали волны, и теперь эти искусственно создаваемые волны подводили к голове, к мозгу, к участку мозга, к группе клеток, к единственной клетке, и ученые наблюдали, что из этого получилось…
Человеческое «я» постепенно растворялось в океане волн, записанных на черных полосках осциллографических лент, и по мере того, как я углублялся в чтение статей и в расшифровку волн, мне начинало казаться, что и я медленно исчезаю, куда-то ухожу в темноту, превращаюсь в то черное поле, по которому бегут электрические волны…
Я начинаю с ужасом замечать, что становлюсь ничтожно малым, крохотным, предельно примитивным, состоящим всего лишь из каких-то волн. Вместо мыслей у меня волны, вместо чувств — опять волны, вместо переживаний — снова волны. Гордость — это волны, и они мало чем отличаются от волн оскорбления или волн радости.