Страница 35 из 97
— Но если потом окажется, что полковник не при чем?
— Я же говорю о крайнем случае.
— Именно за это я не люблю свою работу, — заявил Картазаев.
— Покажи мне хотя бы одного, кто бы любил свою работу. Работа подразумевает труд, а труд происходит от слова "трудно". Человек просто физиологически создан так, что не любит трудностей. Какие твои дальнейшие планы?
— Мы выяснили, откуда на ногах Гиты взялось дизельное масло. Она побывала на "Колумбии", как и я. Но меня волнует характер происхождения сажи на руках.
— Ты думаешь, это что-то значит?
— Ее не пытали. Кожа на руках практически не пострадала. Интуиция подсказывает мне, что мы узнаем нечто важное, когда уточним, откуда там взялась сажа.
— Хорошо, я займусь этим лично, — пообещал Эйнштейн. — Твои дальнейшие планы?
— Меня заинтересовал Кукулькан. Патрон прав, это действительно очень интересный парень, если даже его останки вызывают столько проблем. Я бы хотел узнать, на что он еще способен. Пожалуй, мне надо посетить хранилище местных раритетов и полистать пару древних фолиантов.
— Не понимаю, зачем тебе это, когда есть Интернет?
— В паутине все вторично, Кукулькану это может не понравиться, и он подумает, что я его не уважаю.
— Ты говоришь о нем, как о живом. Свят-свят.
Картазаев отметил последнюю реплику и серьезно спросил:
— Док, а ты веришь в Бога?
— Раньше не верил, а сейчас не знаю, — откровенно признался эксперт. — Но иногда, когда я поступаю не по совести, я думаю о нем. Единственное, что меня успокаивает, что если на протяжении тысяч и миллионов лет он все видел и знал, то ведь нет ни одного серьезного документального свидетельства, что он как-то отреагировал.
— Док, у меня плохое известие для тебя, кажется, я знаю одного бога, который уже начал действовать, — закончил Картазаев разговор, выключил зип и пошел искать носильные вещи в гардеробе Катрин, не мог же он и дальше щеголять в гидрокостюме.
Центральный архив располагался в Доме культуры и техники, похожем на многопалубный крейсер, приставший между двумя соседними проспектами. Картазаев прошел в отдел платных услуг, и несколько долларов, позаимствованные в доме Катрин, сняли все проблемы. Вскоре он знал имя нужного человека. Поднявшись по лестнице на третий этаж, Картазаев попал в ряды алюминиевых этажерок, заставленных бульварным чтивом в пестрых обложках. Библиотекарша показала ему дорогу, и он, поблагодарив, прошел зал насквозь, где за крайним прилавком обнаружил железную дверь с надписью "Отдел древней и специальной литературы. Посторонним вход воспрещен". Хоть Картазаев и не считал себя специалистом в указанной области, он вошел.
Зал, в котором он оказался, производил серьезное впечатление. Вместо алюминиевых этажерок массивные стеллажи до потолка, отсвечивающие золотым тиснением тысячи тяжелых фолиантов, своей монументальностью напоминающие плотно пригнанные друг к другу кирпичи. Настоящие книги даже пахли по другому, было в них нечто солидное, что заставляло говорить в зале шепотом. Не успел Картазаев сделать и пары шагов в царство спящих знаний, как появившийся между стеллажами пожилой человек в синем линялом халате настороженно спросил:
— Вы не ошиблись? Детективы в соседнем зале.
— Мне нужен Вячеслав Львович Гаранин, — сказал Картазаев, стараясь, чтобы его голос не прозвучал слишком тихо, зал подавлял своей интеллектуальной мощью.
— Это я. С кем имею честь? — спросил архивариус.
В кармане у Картазаева лежало два настоящих удостоверения: одно на сотрудника ФСБ с самыми широкими полномочиями, другое журналиста из Центриздата. Оценив старомодное обращение Гаранина, свидетельствующее о нем, как о глубоко интеллигентном человеке, возможно, даже книжном черве, он выбрал второе.
— Меня зовут Владимир Петрович. Наше издательство планирует выпустить книгу о древневосточном философе Нилутаифаге.
— Должен вас предупредить, что сексуальные похождения Нила являются плодом бесчестных беллетристов, — предупредил Гаранин.
— Мы в курсе, — сказал Картазаев, имевший о философе, а тем более о его любовных похождениях довольно смутное представление. — Нас интересуют его предсказания.
Его слова прервал сильный стук в глубине стеллажей, похожий на то, как если бы кто-то уронил предмет на пол от неожиданности. Картазаев приподнялся, намереваясь заглянуть в щель между фолиантами, но безрезультатно. Впритык к нижнему ряду стоял следующий.
— Не беспокойтесь, здесь никого нет, — Гаранин подошел, близоруко щурясь. — Извините, совершенно ничего не вижу. Умные книги съели мои глаза.
Архивариус пригласил его к себе в комнату, так он называл отгороженный стеллажами угол, где стоял стол, пара стульев и древний электрочайник. Гаранин поставил кипятить воду, сел напротив и спросил:
— Почему вы заинтересовались предсказаниями именно Нила. У нас есть Нострадамус, практически неизвестный. Эксклюзивное издание 1732 года. Даже в Лейпциге, где оно появилось на свет, его нет.
— Нилутаифаг не хуже, — глубокомысленно заметил Картазаев.
— Вы тоже это заметили? — подался к нему Гаранин. — В Европе это, к сожалению не ценят. Там не в курсе даже истинной национальности Нила, по привычке считают его персом, хотя в нем девяносто процентов калмыцкой крови. Вы посмотрите на разрез глаз! К сожалению, в Европе давно уже изучают не историю, а ее фальсификацию.
— Разве Нил никогда не ошибался?
— Только не в вопросах исторических событий и дат! — запальчиво воскликнул Гаранин.
— С этой точки зрения интересна его интерпретация событий, связанных с Черепом Кукулькана, — подтолкнул Картазаев беседу в нужное русло.
— А что Череп? — бесхитростно произнес Гаранин, разливая чай в стаканы с подстаканниками. — В данном случае Нил лишь систематизировал данные, попавшие к нему от матросов Колумба. Правда, есть сведения, что философ держал в руках сей таинственный Череп, по другим, которым я склонен доверять, это был лишь рисунок Черепа. Но что не вызывает сомнения, так это то, что Нил говорил с одним из жрецов Города застывших камней, которого привезли, чтобы показать испанской королеве. И он рассказал ему много интересного.
— Жрец сказал, в чем сила Черепа?
— Сказал и не сказал. Понимаете, язык майя чересчур запутан. Жрец сказал, что Череп-это смерть. Во всяком случае, в то время его так и поняли. Смерти тогда было много в мире. Солдаты Кортеса вырезали целые народы в Америке, в Европе свирепствовала инквизиция. И никого не заинтересовало, что слово смерть в языке майя обозначает несколько понятий, как-то: сила, страх, мощь. В одном из моих друзей, — при этих словах Гаранин обвел рукой стеллажи. — Так вот в одном из них я нашел еще одно мало употребительное значение этого слова. Вы никогда не догадаетесь какое.
— Даже не буду делать попыток, — признался Картазаев. — Это не наш метод.
— Это значение можно перевести не просто как слово "смерть", а "смерть кукол".
— А что это значит? — не понял Картазаев.
— Вы, наверное, в курсе, что Кукулькан в свое время полностью уничтожил враждебное племя? Так вот, в летописях тех лет встречается свидетельства очевидцев, указывающие на то, что он на время превратил врагов в застывших кукол, и новоиспеченные друзья и рабы Кукулькана изрубили их на куски.
— Как вы интересно сказали, друзья и рабы, — заметил Картазаев.
— Сначала майя и Кукулькан были друзьями, потом они стали считать его богом, — Гаранин усмехнулся и сказал. — Знаете, я выскажу крамольную мысль, но он мне не кажется богом.
— Кто же он — обыкновенный человек?
— Не обыкновенный и, конечно, не человек. Жестокий, властный, обладающий могущественной силой, но направляющий ее на безжалостное уничтожение беспомощных жертв. Он и людей, может быть, впервые увидел, и вдруг такая неоправданная жестокость по отношению к существам, которых он еще толком и не узнал.
— Но ведь они его, в конце концов, и убили, — не согласился с ним Картазаев.