Сильнейшие

— Ты даже не представляешь, сколько усилий мы тратим, чтобы переубедить друг друга с главой Обсидиана. Неужто думаешь, мне достаточно пары писем? У меня найдется, что ей сказать.

— Зачем тебе это чудовище живым и здоровым? Хочешь натравить его на юг? Берегись, Лачи. Ты не знаешь пределов покорности оборотня…

— Печать хальни сдержит и воплощение Бездны.

Подобные разговоры начали надоедать — Лешти гудел над ухом, и Лачи рад был бы не слушать его. Не мог — слишком привык принимать к сведению не только слова, но и нотки голоса.

Вскорости поймал себя на том, что, спасаясь от Лешти, начинает искать общества своего пленника, даже без мысли о приручении.

Приходил, привычно уже всматривался, ища малейшие изменения. Садился подле стенки с небольшими окнами — если так можно назвать высеченные в камне проемы, куда не пролезть человеку. Первым заговаривал с оборотнем — тот откликался все чаще, почти с готовностью. Молчать не привык…

На нем все заживало… как на кошке. А ведь почти ничего не ел и спал урывками, дергаясь от малейшего шороха. Лицо осунулось, остались одни глаза, да и те погасли, хоть и вспыхивали порой совсем уж ненормальным блеском. Лачи, решив, что ему нужен оборотень в здравом уме, всыпал полгорсти сонного порошка в воду, которую приносили пленнику. Но тот обладал чутьем энихи даже в обличье человека, и к воде не притронулся. После этого перекинулся в зверя и метался по комнате почти сутки, пытаясь вырваться, пока Лачи не пришел и не велел угомониться.

Именно велел, пользуясь властью печати.

Все было бы куда проще, пожелай северянин сломать его. Или если бы мог относиться равнодушно, как к удобному орудию. Ломать не хотел, южная Сила держится на страсти. А безразличие — какое уж тут, если порой хочется на пару мгновений стать южанином и задать ему хорошую трепку? Несносное существо… и в выражениях не стесняется. Хоть и не умеет вести словесные поединки, не дурак… отнюдь не дурак. И порой попадает чувствительно, если снизойдет до ответа словами, а не просто шипения. У того полукровки, что ли, выучился? Мальчик был так, мелюзга, с Кайе в сравнение не идет, но довольно-таки нахальный, помнится. Может, это их и свело, а вовсе не Путь? Вряд ли кто-то еще свободно стал бы хамить оборотню. А тот полукровка — запросто. Мозгов-то нет.

— Ты зря думаешь, радость, что север спит и видит Асталу в развалинах. У меня — у всех нас — есть и другие заботы.

— У тебя не голова, а кактус. Войны не хотел? Къятта придет сюда, не важно, буду ли я еще жить, и ничего не оставит от Тейит.

— Один? Он ведь не божество. Не нужна югу война прямо сейчас, мальчик. Так что людей ваш Совет не даст — если я хоть что-то понимаю, они сейчас заняты… впрочем, неважно. А против маленького отряда Тейит уж как-нибудь выстоит. Так вот, котенок.

— Ты не можешь придумать еще более идиотского прозвища?

Проняло таки. А то Лачи все поражался, почему он пропускает это мимо ушей. И то верно — оскорбления северной крысы не значат ничего. А сейчас они вроде как разговаривают. Вот и задело.

— Он попробует, без сомнения. Вернуть тебя живым… если он столь наивен, в чем сомневаюсь, правда — или свести счеты за твою смерть. И сам погибнет. Кто останется от вашего Рода, сестра? Или родня дальняя, более слабая?

— Не смей! — достаточно было упомянуть о Роде, чтобы тот вскинулся, вспыхнул, будто охапка сухой травы от удара молнии.

Лачи примирительно поднял ладонь:

— Я не хочу тебе зла, котенок. Я отпустил бы тебя, сложись все иначе. Но ты понимаешь сам — этого я сделать не могу. И не злись на себя и весь мир.

— Почему бы и нет? — вырвалось для самого себя неожиданно. — Этот мир… над своим злейшим врагом он не мог посмеяться веселее. Амаута…

— А ты предпочел бы родиться в хижине сборщика хлопка? Или пасти грис?

— Нет.

— Ты имеешь так много, что поневоле платишь чем-то другим.

Юноша искоса посмотрел на него и коротко рассмеялся:

— Ты успокоить меня пытаешься? Дожили…

— Я говорю то, что думаю. С тобой прекрасно могу себе это позволить.

— Как со зверем, да? От зверей не скрывают своих мыслей.

Лачи смотрел на него долго, с прохладной и в тоже время приветливой улыбкой.

— Я сам себе поражаюсь — до чего ты мне по душе, котенок. Маленький красивый хищник. Опасный. Искренний. Я очень надеюсь, что стану свидетелем очередной твоей выходки. Чтобы мне точно не захотелось тебя отпустить, когда минет нужда в твоей Силе. А если ты будешь паинькой… хм, мне придется трудно. Но ты не умеешь, не сдержишься.

— Ждешь, что я начну упрашивать тебя и стелиться у ног? — фыркнул.

— Упаси небо. Нет, конечно же. И не вздумай! Полагаю, что на этом свете немногое может меня напугать. Но как представлю тебя на свободе, вернувшимся на юг… это будет пожар, котенок.

— Я постараюсь вернуться, — ровные зубы сверкнули.

— А я постараюсь этого не допустить — того, о чем думаешь ты. А теперь гордо вскинь голову, заяви «мне не о чем с тобой говорить» и уткнись носом в угол. И не забудь злобно поскрести пол когтями, он и так уже исцарапанный.

— Врешь… не трогал я пол, — усмехнулся снова. — Знаешь, я приходил к твоему племяннику. Как раз поболтать. Вы не больно похожи — он не рад был моему обществу.

— Нетрудно поверить. Ты существо несносное. Айтли же был мальчик самолюбивый. Это его и погубило, верно?

Глухое рычание поднялось в горле:

— Не смей! В нем была твоя кровь… а ты…

— То-то и оно. Для тебя важней кровь, для меня — суть. — И, поняв, что разумного ответа на сей раз не дождется — уже привычное злое шипение или иные кошачьи звуки можно не принимать в расчет — спросил:

— Тот мальчишка, полукровка — что он для тебя значит?

— Ты правда ждешь ответ?

— Он на севере. А ты теперь мой. Так что почему бы и не сказать? — Лачи слегка наклонил голову: — Все еще не веришь, что умрешь здесь?

— Не верю.

— Неужто смог бы жить без знака?

Долго молчал. Потом, глухо:

— Ему все равно, есть ли у меня знак… и Сила. Ему одному, наверное.

Лачи тоже отозвался не сразу:

— Ты ничего не знаешь. Не знаешь, почему он пошел с тобой. Не из-за дружбы, поверь. Его друзья остались на севере.

— Мне… теперь не важно, что ты говоришь. А ты плохо знаешь людей, северянин. Даже Айтли. Он был… очень сильным. Главное ведь не тут, — пальцем провел по своей руке, напрягая мышцы, — И не тут, — вскинул раскрытую ладонь, над которой заплясал невидимый язычок пламени.

— Где же? — с мягкой насмешкой, столь не похожей на усмешку старшего брата Кайе.

— Если не знаешь, то как я могу показать? Я узнал об этом… ты не узнаешь, наверное.

Нектарница порхала вокруг цветка, маленькие крылья вращались, сливаясь в туманный круг — и так же вращался над головой голос Лешти. Так же, но куда менее приятно.

— Как долго бы будешь добиваться расположения этого выродка? Может, тебе стоит переселиться в лес — там много ему подобных?

Ссориться с Лешти Соправителю не хотелось, он понимал, что виной нервозности молодого человека — каменные своды, давящие на душу, и нетерпение Элати, которая не понимала, что происходит и желала подстегнуть события, устраивая Лешти выволочки, как ленивому малышу. Понимал, но и без того хватало забот, чтобы терпеть упреки и дерзости, ладно бы от своего — от «опоры» противника. А в Тейит ждет сестрица Элати…

Долго старался не изменять ни в чем своей обычной неторопливой рассудительности. Наконец не выдержал:

— Ветви Обсидиана грозит вырождение. Да и «опора»… Не многим лучше, — Соправитель смерил Лешти внимательным взглядом, полным в чем-то даже искреннего сожаления. Приятней иметь дело с изученными противниками. Очень хотелось бы обрезать ненужные ветви на дереве… но уж никак не своей рукой.

— Посмотрим, что ты скажешь, когда мой ребенок родится! — в запальчивости сказал Лешти.

— Твоя спутница ожидает дитя?

— Еще нет, — собеседник жалел о вырвавшихся словах. Говорить о нерожденных считалось дурной приметой.