Детектив перед сном

— Да, конечно.

— От тебя будет больше толку, если ноги будут сухие.

— Да, дорогая.

— И горячее молоко. Ты ведь уже не мальчик, помни это.

— Да, дорогая.

Ее лицо смягчилось, и она с любовью взглянула на него:

— Я ужасно надоедлива, правда, милый?

Беллингэм ответил ей теплым взглядом и полуулыбкой.

— Мужчины вообще не переносят постоянной опеки, — продолжала она, вздыхая.

— А я обожаю ее!

Он поцеловал жену и вышел.

Через восемнадцать часов Беллингэм был в Анкаре.

В глубине небольшого ресторанчика, в комнатке, закрытой занавесками из стекляруса, одиноко сидел человек в феске. Он был смугл, коренаст, крепко скроен и, казалось, начисто лишен способности улыбаться. Беллингэма подвела к нему молодая турчанка.

Беллингэм стоял у стола, держа в руках портфель. На его лице было доброжелательное выражение. Он заговорил только после того, как турчанка вышла.

— Добрый вечер, — сказал он.

Мужчина ничего не ответил, только придвинулся ближе к столу. В жестах его сквозило нетерпение.

Беллингэм позволил себе сесть напротив. Человек в феске с минуту молча глядел на него, затем удовлетворенно кивнул.

— Очень хорошо, — произнес он на безукоризненном английском языке.

— Да, — согласился Беллингэм. — Во имя еще лучшего будущего.

— Переговоры — это единственный разумный выход, который остается вашим друзьям, — заметил его собеседник.

— Возможно.

— Совершенно очевидно, что я не могу быть более сговорчивым, чем был до сих пор, — продолжал человек в феске. — Но к чему, однако, вся эта секретность?

— Так будет лучше для начала, — ответил Беллингэм.

Человек с безразличным видом пожал плечами:

— Ерунда! Впрочем, теперь это уже не имеет никакого значения. Так что же, начнем?

Беллингэм принялся расстегивать портфель, который уже лежал перед ним на столе.

— Да, — покорно сказал он.

— Очень хорошо, — кивнул человек в феске. — Просто отлично.

Беллингэм достал из портфеля небольшой пистолет с прикрепленным к нему глушителем и в упор выстрелил. Послышался легкий хлопок, напоминавший звук откупориваемой бутылки с шампанским. Собеседник Беллингэма рухнул лицом на стол, феска свалилась с головы.

Беллингэм кашлянул, не спеша положил пистолет обратно в портфель, аккуратно застегнул его и поднялся из-за стола. Занавеска из стекляруса колыхнулась с легким звоном, и вошла турчанка. Неслышно ступая, она проскользнула мимо Беллингэма и молча стала у стены, ожидая, пока он уйдет.

— Благодарю вас, — вежливо сказал Беллингэм.

При благоприятных обстоятельствах уже завтра он будет дома.

«Чересчур щепетильных людей нельзя считать по-настоящему порядочными, — рассуждал Беллингэм, когда самолет переносил его через Дарданеллы. — Такие бог знает чего готовы натворить чужими руками, а сами бледнеют при виде крови. О да, они считают себя порядочными, предоставляя другим возможность таскать для них каштаны из огня! Жалкие трусы со слабыми нервишками…»

Беллингэм позволил себе воспроизвести в памяти пассаж из кантаты Баха и направил течение мыслей в другое русло.

Погода стояла отличная, и полет прошел благополучно.

Мистер Гаррет появился только после того, как поезд отошел от платформы в Саутгэмптоне, а Беллингэм удобно устроился в купе третьего класса. Мистер Гаррет обладал почти всеми необходимыми качествами для выполнения своего щекотливого поручения и, в первую очередь, отсутствием каких-либо особых примет. Тем не менее, вел он себя не очень умело. Уж слишком много напустил на себя таинственности, к тому же ему было явно не по себе. Войдя в купе, Гаррет неловко сел на краешек сиденья, негнущимися руками придерживая на коленях свой котелок.

— Вот, возьмите, — понизив голос, сказал он Беллингэму, передавая плотный конверт, который извлек из внутреннего кармана пиджака. — Здесь четыре тысячи фунтов, как и договаривались.

Беллингэм, не глядя, невозмутимо сунул пакет в карман.

— Спасибо, — просто сказал он.

— Я должен выйти в Ромсее, — объявил Гаррет после небольшой паузы.

— Да, я знаю.

После очередной паузы Гаррет снова нарушил молчание:

— Надеюсь, ваша поездка… была удачной?

Беллингэм посмотрел на него добрым и сочувствующим взглядом.

— Мистер Гаррет, прошу вас, не чувствуйте себя обязанным поддерживать приятную беседу. Я нисколько не буду на вас в претензии, если вы помолчите до конца нашего совместного путешествия. Не следует смешивать деловое поручение со светскими условностями, — добавил Беллингэм. — Даже на короткое время.

— Да, но… Все это так необычно… — усмехнулся Гаррет. — Не так уж часто приходится платить в поезде за работу!

— Вы, должно быть, новичок, — высказал предположение Беллингэм.

— А вы разве нет?

— Почему вы так думаете?

Гаррет нервно потер переносицу.

— Видите ли, мне не сказали, как вы выглядите, — нерешительно проговорил он. — Ну, и… я ожидал увидеть кого-нибудь более подходящего для такого рода дел. Вы кажетесь мне чересчур… добрым.

— Как раз поэтому я идеально подхожу для своей работы. А что касается того, добрый я или нет, то это потребует длительных объяснений. И, конечно, это уже мое личное дело.

— Понимаю.

— Надеюсь, вам объяснили, что и вы должны поступать точно так же. Вы забудете о том, что когда-либо видели меня, как только сойдете с поезда.

— Да… да, конечно!

Беллингэм был совершенно уверен в том, что так оно и будет.

Стыд и раскаяние — такие чувства были незнакомы Беллингэму в делах, за которые он получал деньги. К своей работе он относился добросовестно и выполнял ее безупречно. В смерти человека в феске он был уверен точно так же, как в смерти некоего Вареску два года тому назад или некоего Шиллинга месяцев за шесть до поездки в Анкару. Все дело в том, чтобы воспринимать факты на уровне их истинного значения. Тогда понимаешь, что кровь — это просто химический раствор, а человеческая жизнь — всего лишь биологический феномен, прекращающийся одновременно с биением сердца, и поэтому насильственная смерть становится простой и неизбежной, как, скажем, прополка сорняков в саду. Если кто-либо является помехой для осуществления каких-то грандиозных замыслов — государственных или частных, — тогда становится вполне логичной необходимость ликвидировать эту помеху. У Беллингэма никогда не возникало сомнений в этом, как не возникало сомнений и в целесообразности удаления сорняков в своем собственном саду в Мальверне. Он относился к своей профессии, как к обычной работе, отличавшейся разве только тем, что в своем деле он не имел права допускать ни малейшей промашки. Он обязан был выполнять свою работу с ювелирной точностью, поскольку любая ошибка стала бы роковой для него самого. В случае неудачи он мог рассчитывать только на себя и ни на кого больше. Все, на кого он работал, сразу отвернутся и постараются поскорее от него избавиться — ведь не должно возникнуть ни малейшего подозрения, что они связаны с тем заданием, которое он для них выполнял. В этом, и только в этом, заключались все неудобства.

Беллингэм улыбнулся при мысли о том, что даже после его смерти Эдит не узнает об истинных источниках доходов. Она так и будет считать, что он зарабатывал на жизнь адвокатской практикой…

Он смотрел в окно на проносящиеся мимо пейзажи Южной Англии.

«Вот — опять зазвучала эта кантата! — подумал он. — Их так много, что сразу и не сообразишь, которая же это…»

Дверь в купе растворилась, бесшумно скользнув в пазах. На этот раз одиночество Беллингэма нарушил высокий, красивый мужчина лет тридцати пяти. В глазах его сверкали живые искорки истинного жителя Сохо — лондонского района, легкое пальто было небрежно переброшено через руку, элегантный твидовый костюм плотно облегал сухую мускулистую фигуру. Словом, молодой человек вполне мог служить манекеном для витрины магазина готового платья.

— Хэлло! — энергично приветствовал он Беллингэма. — Первоклассное общество в купе третьего класса — я бы так это назвал! — он небрежно швырнул пальто на багажную сетку. — Не возражаете?