Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 23 из 40

значит, будет, у нас на селе говорят,

урожайный на ягоду год.

А ещё говорят, — мне об этом сказал

как-то в детстве какой-то старик, —

будто бы он случайно однажды узнал

из каких-то таинственных книг,

что один человек, это было давно,

усмехаясь в густой бороде,

иногда превращал даже воду в вино

и спокойно ходил по воде.

Брат мой Колька, насмешник и циник,

посидим без огня и гостей.

Наших лет электронные цифры

замелькали как будто скорей.

Ничего. В середине ладони

трудных странствий легла борозда.

Эта крепкая линия дома,

мы-то думали — для баловства:

приставучим цыганкам монета,

суеверие и ворожба…

Как-то страшно немного, что это

оказалась и вправду судьба.

Как-то жить стало холодно, что ли,

но душа не забыла тепла.

Ты вприщур не поглядывай, Коля,

не держи на брательника зла.

Закружились мы все, замотались

в этой жизни, забывши про смерть.

Если честно — всегда мне мечталось,

как сегодня, с тобой посидеть.

Всё хотелось сказать о хорошем,

мне про это хитрить ни к чему.

Мы с тобой чем-то очень похожи,

только чем — я и сам не пойму.

Ты прости, что для нежности мало

скорой жизни, что грубы слова,

что смертельной петлёй повязала

нас суровая нитка родства.

Хоть не так мы друг друга и любим,

как приятно бы было стишку,

посидим, словно близкие люди.

Я теперь никуда не спешу.

В этот вечер, красивый и тёплый,

дорог воздуха каждый глоток.

Я сегодня по-новому добрый

и простой, как газета "Гудок".

В слабом облаке чайного пара

ты как будто родней для меня.

Нам такая звезда перепала,

что ладони болят от огня.

В паутине метро городского,

средь азартных обгонов машин

нам тепло под одним гороскопом,

как бы я тебе ни был чужим.

Помнишь юность? — хвастливо и ловко

враз мы брали любые мячи,

ладно шла наша быстрая лодка,

всем замкам подходили ключи.

Знаешь, брат, ничего не воскреснет.

Обломилось у лодки весло.

Мне мерещится, с матерью вместе

всё, что было в душе, умерло,

замелось снеговою порошей,

придавилось могильным крестом

в славном городе Золотоноше —

в глухомани, забытой Христом.

Там, где мама служила в больнице,

в страшном всё запустенье давно.

Наша хата теперь за границей,

за кордоном ревучий Днипро.

Жалко, брат, до отчаянья жалко,

что едва лишь себя назовёт

"президентом" — и всякая шавка

вправе мучить великий народ.

Жаль в дождя заунывное пенье

на делянках колхозных усадьб

это вечное долготерпенье

за прополкой согнувшихся баб,

разорённые фермы и фабрики,

алтари православных церквей,

этих гривен конфетные фантики,

этих свыкшихся с жизнью людей.

Жаль, что мы не воротимся,

жалко, что уехали, жить всё спеша.

А потом развалилась Держава

и к стишкам охладела душа,

так — напишешь два слова, и баста:

черепашья какая-то грусть.

Неужели отвык улыбаться

я — как целый Советский Союз —

разворованный, кровоточащий,

в дых подраненный падлами волк?

Мы ещё огрызнёмся, товарищ!

Это есть наш последний, хрипящий

и предсмертный, но яростный вой.