Страница 15 из 39
Не сумев вытащить меня в Москву, Александр Алексеевич однажды сам появился в Воронеже. В благословенные советские годы в Союзе писателей РСФСР часто практиковались выездные заседания Секретариата. В 1981 году такой Секретариат, посвященный работе с молодыми литераторами, проводился в Воронеже. К нам понаехало множество именитых писателей во главе с Сергеем Михалковым: Михаил Дудин, Давид Кугультинов, Евгений Носов. Из разных уголков страны были приглашены молодые литераторы, которые впоследствии тоже стали известными писателями: Сергей Алексеев, Борис Шереметьев, Анатолий Курчаткин, Юрий Стефанович (к сожалению, слишком рано умерший). Александр Алексеевич представлял "Литератур- ную учебу". Мне посчастливилось выступать с ним в одной группе в Воронежском лесотехническом институте, вдоволь там наговориться и даже поспорить.
Мне тогда не очень нравилось, как Александр Алексеевич ведет журнал. Там было много ученического, школьного, журнал как бы рассчитывался в первую очередь на молодых, начинающих литераторов, на обучение их, а то и натаскивание литературному мастерству. Мне же представлялось, что журнал должен быть рассчитан на широкую читательскую аудиторию. То есть читатель, беря в руки журнал "Литературная учеба", мог познакомиться в нем с произведениями молодых писателей, запомнить их имена. Главное — поддержать молодого писателя публикацией, а литературному мастерству, таланту (он либо есть, либо — нет) через журнал не научишь. Я это знал по собственному опыту. Еще в деревенской своей жизни, в конце пятидесятых годов, я выписывал журнал "Вопросы литературы" и, увы, он мало чем помог мне стать писателем.
Я высказал Александру Алексеевичу все свои суровые соображения. Он выслушал меня внимательно (к тому времени я уже отработал в журнале "Подъем", заведуя отделом прозы, без малого десять лет и кое-какой опыт в издательских делах имел), вначале попробовал спорить, отстаивать свои взгляды и свою позицию, а потом вдруг согласился со мной:
— Может, ты и прав.
Как бы он в дальнейшем повел журнал, неизвестно, но вскоре Александр Алексеевич редакторскую, издательскую деятельность оставил. Его избрали Председателем правления Московской писательской организации. Ноша куда как тяжела. Начиналась пресловутая перестройка, трудные, последние годы советской власти. Творческая интеллигенция, писатели (и особенно московские) бунтовали; делились на лагеря и кланы, расшатывали эту не очень любимую ими советскую власть, которая, впрочем, неплохо их кормила. Александр Алексеевич, как мог, старался помирить враждующие стороны, но не помирил, о чем честно признался на одном из пленумов (а может, даже и на съезде) Союза писателей РСФСР, где я тоже присутствовал.
В годы председательства Александра Алексеевича мы часто встречалиоь с ним в ЦДЛе, правда, всегда накоротке — ему постоянно было некогда, не до разговоров: он все время спешил то на какие-то заседания и конференции, то на трудные писательские разборки, которые без него никак не могли обойтись. Я не сетовал, понимал Александра Алексеевича: сам, хоть и недолгое время, но был ответственным секретарем Воронежской писательской организации.
Одна из тех встреч, уже на излете службы Александра Алексеевича, мне запомнилась особо. В очередной свой приезд в Москву я попал в ЦДЛе на печальное событие — хоронили Анатолия Передреева.
Александр Алексеевич, с красно-черной повязкой на рукаве, руководил всей траурной церемонией: предоставлял прощальное слово выступающим, утешал родственников покойного. Но вот все речи были произнесены, все слезы выплаканы, гроб стали выносить из Малого зала ЦДЛа. Мы с Александром Алексеевичем отошли в сторонку, скорбно помолчали, а потом он вдруг сказал:
— Вот так живут у нас в России и вот так умирают поэты.
Тогда, у гроба Анатолия Передреева, не все еще, кажется, понимали, какая нас постигла утрата. С его смертью мы, быть может, потеряли последнего русского национального поэта такой величины и такой силы. Александр Алексеевич это понимал. Поэтому и произнес столь суровые и столь горькие слова.
В последний раз мы с Александром Алексеевичем виделись осенью 2000 года. Я забежал перед отъездом в ЦДЛ, где у меня была назначена встреча с кем-то из московских друзей. В фойе увидел объявление, извещавшее, что в этот день проводится вечер, посвященный памяти Федора Абрамова. Среди участников вечера значилось и имя Александра Алексеевича. С Федором Абрамовым они были земляки, архангелогородцы, почти ровесники, прошедшие войну, раненые на ней и изувеченные. Александр Алексеевич много и пронзительно писал о Федоре Абрамове и при его жизни, и после смерти.
Народ уже начал потихоньку заполнять фойе. Наконец появился и Александр Алексеевич. Он вошел, как всегда стремительно и как-то по-мальчишески бойко, хотя давно уже бродили слухи, что он тяжело и опасно болен. Мы обрадовались друг другу. Я начал осторожно и с тревогой спрашивать Александра Алексеевича о здоровье. Он ответил беспечно и всё с той же никогда не покидающей его иронией:
— Что-то там находят. В госпитале лежал, — но минуту спустя ушел от этого разговора и стал приглашать меня на вечер. — Оставайся, послушай.
Я рад был бы и остаться, но поезд уходил всего через час. Мы посожалели с Александром Алексеевичем об этом обстоятельстве, попрощались и разошлись: он на второй этаж ЦДЛа, где его ждали участники вечера, а я на Павелецкий вокзал.
После этой тоже, казалось бы, мимолетной встречи у нас Александром Алексеевичем вдруг завязалась переписка. Первоначально виновником тому был мой сослуживец по журналу "Подъем" — критик Вячеслав Лютый. В конце восьмидесятых годов он учился в Литературном институте на семинаре Александра Алексеевича.
Слава Лютый на правах ученика изредка переписывался с Александром Алексеевичем. В каждом ответном письме тот передавал мне приветы, а однажды посетовал: дескать, прислал бы старому писателю книжечку. По своей наивности и незнанию нынешней провинциальной литературной жизни Александр Алексеевич, наверное, думал, что у меня, как и прежде, выходят книги. А они не выходили с 1990 года, да и вряд ли когда будут выходить. Но и не откликнуться на этот упрек и просьбу Александра Алексеевича я не мог. С известной долей дерзости я собрал шесть номеров журнала "Подъем", где был напечатан мой роман "Забытое время" и послал увесистую бандероль Александру Алексеевичу, не очень-то в общем и надеясь, что тот будет сколько-нибудь подробно читать мой фолиант.
Я счастливо ошибся. Александр Алексеевич не только прочитал роман (один из немногих писателей, удостоивших меня этой чести), но даже написал подробное и обстоятельное письмо, в котором высказал свое мнение о романе. Я воодушевился и стал ежемесячно посылать Александру Алексеевичу журналы. Он придирчиво читал их, радовался нашим удачам, огорчался просчетам. Во втором и третьем номерах "Подъема" за 2002 год была опубликована моя повесть "Паломник" (впоследствии она публиковалась еще и в "Роман-газете", где мне была, присуждена за нее премия "Образ") о последнем в селе Малые Волошки участнике Великой Отечественной, войны, который совершает паломничество в Киево-Печерскую лавру, дабы помолиться там за всех, грешных и праведных. Во время этого паломничества он и умирает.