Страница 31 из 40
— Устроились!
— Дима, Димушка... — зарыдала Элен, защищаясь от света и протягивая к сыну руки. — Что ты делаешь... что ты делаешь, маленький зверь?..
Свет погас, секунду ещё фара отсвечивала, как экран телевизора, затем он резко повернулся, захлопнул дверь и уже шумно, царапаясь и гремя ботинками, полез наверх.
Я стоял у кровати на коленях, целовал ей руки, говорил что-то вроде:"Господь не хочет нашей близости, Леночка, прости меня..."
Она только плакала в подушку.
Я вылетел пулей в прохладную, темную улицу, понесся по проулку, чуть не налетев на сосну, потом где-то свернул, я ничего не видел, не соображал, я только нёсся по теплому песку вдоль насыпи железной дороги к своему дому на 42 километре...
— И вы больше туда не приходили? — спросил я Андрея Андреича.
— Нет, ходил, — отвечал он, смотря в одну точку, как бы сосредоточась на воспоминании, — как же, ходил и не раз, стоял напротив, но что-то не давало мне открыть калитку и войти к ним. Понимаете, как-то всё это так необычно, так страшно... Ну как я явлюсь туда? с какими глазами? Наверно, она встречалась с мужчинами, то есть имела с ними близость, но — где-нибудь, не у себя, ведь тут так опасно из-за этого бешеного ревнивца-сына, а в этот раз я, видимо, уж так разжег её, что она потеряла всякую.. Это ж бывает с женщинами. Но он — он! О, он! Боже, какая она в сущности страдалица!
— А ещё, — Андрей Андреич таинственно округлил глаза, — мне показалось, хотя я и летел, как оглашенный, но я уверен, что это было: я слышал падение его по лестнице сверху и дикий рёв. Вот.
— Вы могли снова встретить её на пляже и... и завершить?
— Нет, я туда больше не ходил. И потом, знаете ли, у меня все-таки есть принципы.
Валентин Сорокин ТЫ ИДЁШЬ
Белый парус
Не ходи одна вдоль синя моря,
Не гляди восторженно вперёд,
Из пучин страдания и горя
Белый парус нет, не приплывёт.
И ещё, не позабыть, сказать бы,
Через всю Россию, ой, густы,
Где должны звенеть гармонью свадьбы,
Реют обелиски и кресты.
А над ними юные невесты,
Бабушки седые, овдовев,
Смолкли,
будто Киевы и Бресты,
В Сталинграде вытряхнули гнев.
И едва ль не до Берлина ныне
В лунную тоскующую ночь
Плачет вьюгой Волжская Твердыня,
Но ослепшим избам не помочь.
Красота и верность, берегитесь,
Ветер чёрен и волна крепка,
Белый парус утонул, а витязь
Новый меч не выковал пока.
Не ходи, ни счастьем, ни слезою
Не омыть нам погребальных плит,
Потому объятая грозою
Даль
великорусская
кипит!..
Мука тайны
Разве мало красивых у нас,
Разве статью их Бог не отметил,
Но таких очарованных глаз
Я ни разу, с рожденья, не встретил.
Мука тайны, надежды слеза, —
На холме ль, на зелёной опушке,
Как два солнышка эти глаза,
Как две иволги или кукушки.
Мглу в них светом зарница прожгла,
Эхом утренним радостной рани,
Словно ты целоваться пришла
Из берёзовой звонкой Рязани.
И на краешке отчей земли
Слышишь стоны грядущей метели,
Потому что твои журавли
И мои — над Окой пролетели.
Две молитвы, две песни — глаза,
Две свечи, золотисто-нетленных,
А за ними кричат голоса
И замученных, и убиенных, —
Где, храня женихов и невест,
Где, во имя детишек и хлеба,
Нежно пестует храмовый крест
Душу русскую звёздного неба.
Я слышал
Я слышал, из ночи, из чёрной печали
Знакомые лебеди громко кричали.
Куда же так рано они полетели,
Быть может, вспугнули их вихри метели?
Но лето ведь рядом — и ты за рекою
Срываешь ромашки счастливой рукою.
Глазами счастливыми
смотришь в просторы:
Там — наша рябина!
Там — небо и горы!
Ещё далеко до морозной метели,