Страница 9 из 41
После подобных рассуждений, включая "чистых и смешанных людей этой национальности", слышать из уст Войновича о "злобном зоологическом антисемите" Шафаревиче, например, не то чтобы странно, а как-то неприлично даже: в одной популярной, скажем так, книге содержится весьма четкое обращение к тем, кто, замечая в чужом глазу сучок, не видит бревна в собственном. Но что поделать, если новозаветная этика отличается от ветхозаветной, как небо от земли?
К Солженицыну, конечно, можно относиться по-разному. Однако факт остается фактом: последние сорок лет он тянул на себе практически всё наследие русского критического реализма: от "крохоток" до эпопей типа "Красного колеса". Насколько оправданны эти тяготы в нынешних условиях — иной вопрос. Но то, что Солженицын — "другого поля ягода", у самого Войновича сомнений не вызывает. Живет по-другому, воюет по-другому, хотя начинали в одном и том же "Новом мире", Войнович даже раньше по времени. Эпоха та ушла, а жизнь еще не закончилась — к тому же Солженицын, по мнению Войновича и других представителей "творческой общины", дал повод кстати напомнить и о себе, любимых. "На самом деле книга Владимира Войновича об Александре Солженицыне — это литературное событие к вящей славе обоих ее персонажей",— подводит примиряющую черту другой еврейский интернет-сайт Sem40. Из чего можно сделать вывод, что "маленький победоносный Войнович" против Солженицына пока захлебнулся.
В ГЛУБЬ РОССИИ
Сергей ВИКУЛОВ. На русском направлении. Записки главного редактора "Нашего современника" (1970-1980 годы). — М., 2002, 455 с., тираж 1000 экз.
То, что объемная и содержательная книга мемуаров одного из виднейших участников отечественного литературного процесса 70-х—80-х годов выходит мизерным тиражом в какой-то из типографий Минздрава благодаря спонсорской помощи,— для нынешней ситуации в российском книгоиздательстве факт нормальный, можно даже сказать, типичный. Хотя и свидетельствующий, в ряду иных свидетельств, об ужасающем одичании и деградации наших соотечественников-современников. Тот, кто не хочет знать прошлое, не может иметь будущего, обрекая себя, своих родных близких, всю страну на бесконечное "повторение пройденного".
Так что к мемуарной литературе книгу Сергея Викулова можно отнести разве что по формальным признакам. На деле это по-настоящему боевая вещь, небесполезная, как воинские уставы прошедших войн, и для нынешнего времени. "Мы жили естественной для русских людей жизнью, никому не подыгрывали, ни перед кем не заискивали, а перед "интернационалистами" — тем более... Такой феномен был для литераторов Москвы неприятным, если не сказать раздражающим и даже вызывающим... "НС" действительно сошел с рельсов, да и колеса заменил, его звала другая дорога, которая вела в глубь России... Журнальная площадь русского журнала — для русских писателей, прибавляющих славы русской литературе, любящих Россию, борющихся за нее. И мы еще посмотрим, чья возьмет!.. Потому как, чтобы стать русским писателем, надо не только уметь писать по-русски — надо мыслить по-русски, чувствовать по-русски, молиться по-русски; по-русски любить не эту, а свою страну, обладать подлинным, органичным, одухотворяющим патриотическим чувством, а не тем, каким обладает кошка Окуджавы".
Немалый интерес для читателей представят и другие работы, вошедшие в это издание,— особенно те, которые посвящены жизни и творчеству Василия Шукшина, Николая Рубцова и других авторов "викуловского" "Нашего современника".
ТРЕТИЙ УГОЛ
Николай БЕСЕДИН. Вестник. — М.: МГО СП России, 2002, 232 с., тираж 1000 экз.
Поэтический роман — тяжелейшая и неблагодарная художественная форма. Особенно в русской литературе. Даже пушкинский гений, подаривший нам доселе непревзойденный образец романа в стихах, явно не реализовал в известном нам тексте всю полноту своего замысла. Но именно "Евгений Онегин" остается камертоном для всех последующих попыток в этом поистине сизифовом жанре, подвергающем автора запредельным проверкам на цельность и прочность его внутренней сущности. Нельзя сказать, что Николай Беседин выдержал эти нагрузки безупречно, нет. Порой его строки, пусть даже это речь персонажа, звучат почти пародийно:
Я в сорок был уже лауреат,
Заслуженный и... прочее такое.
Женился в тридцать. Выгодно, не скрою:
В больших чинах был женин старший брат.
...Едва ли против правды погрешу:
Всесветная ко мне пришла известность.
История жизни художника, пришедшего к вере и к Богу, насыщена множеством интродукций исторического, философского и религиозного характера. Нет, всё-таки не только пушкинский "Евгений Онегин", но и "Фауст" Гёте были взяты за образец Николаем Бесединым. Его бес искушает не хуже Мефистофеля.
Бог — человек и — вечный ваш слуга.
Сей треугольник — Мирозданья скрепа,
И рай, и ад, и таинство вертепа,
И существа, которым нет числа.
Творец — и я. На этой вертикали
Ни мир, ни вечность бы не устояли
Без человека — третьего угла.
И создал я его, не зная страха,
Взяв за основу горсть земного праха
И по подобью сыновей Отца.
Такой вот "шестой день творения" от лукавого... Какая-то нарочито профессиональная гладкость письма скрадывает заявленную внутреннюю драму, всё лишь названо звучащим словом, но не понимается через слово внутреннее, сердечное, оставляя всё же "сюжетным" призванный быть символически глубоким смертный финал:
Он навзничь упал на скрещенье дорог,
Где крест возвышался над жертвенной кровью,
И черная птица лежала у ног,
И белая пела в его изголовье...
Но и сизифов труд, и результат сизифова труда Николая Беседина достойны, как минимум, глубокого уважения.
ДУША — НЕ ОТДУШИНА
Галина СКВОРЦОВА. Хор русских старух. — Петрозаводск: Мария, 2001, 328 с., тираж 1000 экз.
"Формула счастья существует. Она чрезвычайно проста... Формула такая: вместе есть, вместе спать, вместе гулять... Большинство вместе едят и спят, но не гуляют, между тем как последнее, может быть, самое важное. Большинство браков становятся простым сожительством именно по этой причине — не гуляют вместе..."