Страница 22 из 34
Чтобы я не делал ничего —
Только жил и сохранял терпенье
И рассудка ясность — средь всего,
Что зовется светопреставленье —
Перед Страшным пред Судом Его.
* * *
Без вина черствеет сердце,
Рассыхается, скрипит.
Словно потайная дверца,
Где скупец деньгу копит.
Без вина тускнеет разум,
Что без отдыха горит,
И все то же раз за разом,
Словно дятел, говорит.
Без вина хиреет тело,
Не ликуя, не скорбя.
И ему осточертело
Самому носить себя.
Без вина вся жизнь пустыня,
Бесконечна и ровна.
И вся кровь от скуки стынет,
Стрянет в жилах — без вина!
Без вина и лужа — море…
Только если я запью,
То повешусь сам ли с горя,
Демократа ль удавлю.
В БОЛЬНИЦЕ
Гляжу на мир как неживой,
С того — на этот свет:
Как он прекрасен, Боже мой,
Когда меня в нем нет…
Моею смертной суетой
Не застим, не смущен,
Покоем, волей, красотой
И счастьем дышит он.
Поля весенние, леса,
Домов высокий ряд,
Как сказочные чудеса,
На солнышке горят…
Как будто я ему мешал,
И он меня убил.
Но лишь роднее вчуже стал,
Желаннее, чем был…
Гляжу на мир я как впервой,
Молчу в смятенье чувств:
Убийца ты родимый мой…
И Божьей милостью — живой! —
Опять ходить учусь.
ПРОПОЙ
Прупил я звезды неба
И память родных могил.
И коркой черного хлеба,
Последнею, закусил.
Пропил я тело и душу,
Работу, семью, очаг.
Сушит меня и душит,
И всё темнее в очах.
Трупом лежу во мраке
И гробовой тишине.
Бездомные лишь собаки
Воют в ночи по мне.
Но я живой и не спятил.
Бутылок строй опустел,
Но где-то я, помню, спрятал
Чекушечку на похмел.
Пропил я мир и Бога.
Пропил всю жизнь свою.
Вот полежу немного,
Встану и смерть пропью.
* * *
Гнут в дугу меня столетья
Нищеты, работы черной,
И терпенья, и безвестья,
И тоски неизреченной.
Но такие ж вековые
Жажда жизни, воли, слова
Распрямляют спину, выю
Из-под гнета векового.
Вот иду, красиво страшный,
Я походкою привычной,
Кочегар еще вчерашний
И поэт уже столичный.
Но в ковровом коридоре,
Хоть и шествую отважно,
С наглецой такой во взоре,
Чувствую себя неважно.
И с редактором сановным
В кабинетном интерьере
Чувствую себя виновным,
Как при милиционере.
И кляну в себе нередко
За такую вот бодягу
Неизвестного мне предка,
Работягу иль бродягу.
Но и вижу, как иные
Зябко ежатся во кресле,
Будто перед ними ныне
все разбойники воскресли.
И встречаем и читаем
С тонкой лестью и опаской,
Вижу я, что не чета им,
Вольный мастер — дворне барской.
И, тая в себе упорство
Бурлака полуживого
Под личиною притворства
Думного дьяка царева,
В лямке согнут иль в поклоне —
Только дело разумею:
Чтобы в честном русском слове
Быть сильнее и прямее.
Гнут в дугу меня столетья,
Но они же распрямляют.
И желаю умереть я,
Как поэты умирают.