Страница 13 из 34
И ведь САМ Солженицын пишет в другом месте своей книги:
"Много цветов успеха сорвал Прогрессивный блок на Сухомлинове, но к концу уже Временного правительства и сами вынуждены были признать, что — с пустышкой носились, никакой измены не было" (с. 503).
Ослеплённый советской ненавистью к России, писатель похоже как-то путает пустышку-клевету с человеком, по адресу которого она была пущена. Вроде как и сам Сухомлинов тоже какая-то пустышка. Ну там погоны содрали, швырнули в тюрьму, толпа плевала в глаза. «Анекдот». А что переживал этот военачальник, достойно подготовивший Россию к великой войне, талантливый военный писатель, искренний и добрый человек, беззаветно любящий свою родину?
Молчит правдолюбец Солженицын. Почему? Сердце у него чёрствое? Нет. Обыкновенная человеческая глупость? Тоже нет. Солженицын — человек умный. Просто Сухомлинов для него чужой. Русский, а не советский. А чужого не жалко. То есть жалко, но вообще, без подробностей. Вроде как что-то у кого-то украл. Ах, не украл — ну ладно. Всматриваться особенно некогда — чужое.
Но Солженицыну, напомню, 85 лет. Это человек ПОЖИВШИЙ. Видевший — многое. В таком положении естественно скрывать или по крайней мере сдерживать первичные эмоции… Что же заставило маститого литератора не сдержать свои чувства по поводу русского государства? Смею предположить, что двигал им здесь определённый расчёт. Книга Солженицына о евреях написана неевреем. Объективно, сдержанно, но неевреем. Без первичного пафоса "НАШИ ИДУТ", этой альфы и омеги еврейского, да и любого другого восточного национализма: никаких рефлексий, никаких реминисценций и оговорок. Просто "НАШИ ИДУТ". «Наших» в книге Солженицына нет. И поэтому, несмотря на все балансировки и экивоки, еврейская часть аудитории (а написано к ней и для неё, так же, как «Архипелаг» написан советским и для советских) совершенно естественно воспримет книгу Солженицына как антисемитскую. Нужна балансировка СЕРЬЁЗНАЯ, надо чем-то пожертвовать, и чем-то очень существенным. Что заставит еврейскую аудиторию по крайней мере книгу прочесть, по крайней мере УДОСТОИТЬ сколько-нибудь реального диалога. И Солженицын жертвует. Жертвует погибшей в 1917 году Россией, давно превратившейся у советских в тряпичную куклу для отработки штыковой атаки. Делай — раз, делай — два. Под вонзающимся в соломенное нутро штыком качается кукла, потешно трясёт матерчатыми конечностями:
царь дурак — раз;
премьер-министр дурак — два;
обер-прокурор дурак — раз;
и снова царь дурак — два;
министр внутренних дел дурак — раз;
председатель Госсовета дурак — два;
опять царь дурак — раз;
верховный главнокомандующий дурак — два.
Мёртвым не больно. И ответить они не могут.
Солженицын договаривается до того, что проводит параллель между русским и советским правительством: "Общее между тем и другим в самодовольном и бездарном правлении" (с. 499).
Декларируемая в предисловии задача Солженицына, и высокая, хорошая задача — помочь интеграции еврейской общины в СССР, нейтрализовать её деструктивные устремления, обеспечить счастливую, достойную жизнь своему, СОВЕТСКОМУ народу. Но в соответствии с этой задачей погибшие в 1917 году несчастные русские всё дрыгаются под писательским штыком: делай раз, делай два. Дурак — идиот, идиот — дурак. А не пора ли оставить несчастный и ВЕЛИКИЙ народ в покое? Солженицын в своей статье "Славянская трагедия" пожелал добра благородным украинцам:
"В самостоятельном развитии — дай Бог Украине всяческого успеха… Только как бы нахватанное — ребром не выперло".
Самому Солженицыну и его советским «россиянам» тоже можно пожелать доброго пути — скатертью дороги. Только не надо обижать другие народы. Тем более народы умершие. О мёртвых или хорошее или — ничего. Действительно, евреи и потомки русских крестьян, имеющие к великороссам XIX века такое же отношение, какое современные прибалты — к уничтоженным остзейским немцам, живите вместе. И 200 лет, и 400, и 600. Не надо только жить ВМЕСТО. Ибо мёртвые, если тревожат их память, встают из могилы и мстят.
Лев Игошев НАШИ ЕЩЕ НЕ В ГОРОДЕ
Одной из наиболее тошнотворных примет нашего времени является обилие дубовых, односторонне направленных, ползуче-соцзаказных суждений о революции, о коммунизме и о культурной политике сталинской поры. Все это обычно дается, так сказать, в одном флаконе, вроде шампуня "Вош энд Блош". Надо сказать, что в этом смысл есть; данные явления действительно взаимосвязаны не только по последовательности бытия, но и по страхолюдности суждения, так что порой только руками приходится развести: как это люди стараются не увидеть очевидного?!
Помню, какое во время начала «перестройки» было ликование: к нам возвращается наше наследие! Наконец-то напечатан контрреволюционер Бердяев! Но, как известно, напечатать мало, надо еще и прочесть. А прочитав — обдумать. А вот с этим у всевозможных «рыночников», как правило, дело плохо.
Бердяев давно уже написал: "Русская революция" — отвратительна. Но ведь всякая революция отвратительна". И это положение, изложенное отнюдь не классиком марксизма-ленинизма, так и остается в стороне, не обдуманным, не осознанным всякими пошляками от истории, ничтоже сумняшеся лепящими, что, дескать, все беды происходят от того, что в революции ведущей была ложная, нехорошая идеология — большевистская, марксистская, коммунистическая, что ее утопичность и обусловила все беды…
Ну хорошо. Тогда вопрос: почему же в английском Великом мятеже и Французской революции происходило ТО ЖЕ САМОЕ? Почему они, такие умеренные, скромные по своим требованиям и целям, обернулись океаном крови?
Какова была цель Великого мятежа? Что осуществилось на некоторое время как то, к чему шли? Республика с однопалатным парламентом. Это что, утопия? Нет? Почему же так много крови было пролито, почему предпринимались такие чрезвычайные усилия? Сопротивление «бывших»? Да, оно было. Но невозможно всю запредельную даже для тех времен дикость и кровопролитность революции (именуемой по традиции Великим мятежом — Great Rebellion) объяснить этим сопротивлением. Тем более невозможно объяснить кровопролитность Французской революции ее идеалами, которые по большей части благополучно воплощены сегодня. На всякой французской монете написано: Свобода, Равенство, Братство. И никто никого на гильотину не тащит. А ведь эта революция по жестокости, по циническому отношению к человеческой жизни в чем-то превосходила наш Октябрь! Тогда она ужаснула многих — и весьма поколебала веру в свои идеалы. И лишь в дальнейшем оказалось, что большая часть ее завоеваний может быть осуществлена без потоков крови и несчетных лагерей.
Таким образом, то, что обычно относят к «вине» ИДЕАЛОВ революции, ее лозунгов, ее устремлений, на самом деле оказывается по большей части неразлучно связано с ней как с ЯВЛЕНИЕМ. Сами же идеалы вполне могут быть и осуществимыми.
Тем не менее очевидно, что само это кровопролитие как-то связано с понятием утопичности. Во всякой революции — да, в этом «демки» правы — витает тень утопии. В нашей она более чем заметна. И дело вовсе не в том, осуществим социализм или нет. Дело в том, что абсурдно было строить социализм в стране на 85 % крестьянской. Это не отвечает ни Марксу, ни Энгельсу. О чем, кстати, тогда говорили многие и многие.