Страница 9 из 14
Вот и меня он преследует неотрывно. И сейчас я тоже слышу этот зов. И смежаю глаза и снова вижу тайгу — буреломы, распадки, пенные перекаты рек. Ветер странствий хлещет мне в лицо. И опять возникают передо мною дороги далекой моей молодости, лесные перекрестки и любопытные встречи.
Встреч было много. И были они различны. Мне вспоминается сейчас одно из самых первых моих лесных приключений.
ТРЕВОЖНЫЙ НОЧЛЕГ
У костра, в заснеженном ельнике, сидел человек; он был жилист, узколиц, темноволос. Из-под шапки, пересекая бровь, спадала путаная прядь, глаза запухли от едкого дыма.
Он сидел, ссутулясь, подтянув колени к подбородку — думал. Клубилась мгла вокруг; от пламени, от пляшущего света она казалась непроницаемой. Шатались в зарослях тени, подрагивала хвоя, пронизанная ветром, и при каждом шорохе темноволосый оборачивался, пытливо вглядывался в тайгу. "Глухомань, — думал он — буреломы, темные места. Черт его знает, кто тут может бродить — зверье, или люди"…
"Люди! — эта мысль не утешила его, нет. — Люди, они тоже разные. Узнает кто-нибудь, догадается — и все. Кончики. Тогда не выберешься".
Он помрачнел, отворил «меховую тужурку и осторожно потрогал внутренний туго набитый карман; он сделал это невольно — рука сама потянулась к пакету.
Плотный, перевитый шпагатом пакет оттягивал карман и упруго похрустывал в пальцах.
— Нет, — вздохнул, запахиваясь, темноволосый, — уж лучше без людей, без приключений!
Он осмотрелся, позевывая. Швырнул хворостину в огонь; шипя и щелкая, взлетели искры — высветили кроны и засеяли снег, и темнота отпрянула на мгновение, а потом загустела, надвинулась, хлынула в глаза.
И в этот момент невдалеке возникли медленные шаги.
Темноволосый поспешно нашарил ружье, положил его на колени и так — напрягшись и оцепенев — сидел какое-то время.
Шаги приближались, они звучали мерно и отчетливо. Было слышно, как под подошвами крошится наст. Снежный шелест, сухое поскрипывание сучьев — все это ширилось и нарастало… Затем из чащи появилась громоздкая фигура в мохнатых унтах и заиндевелом ватнике; на плечах незнакомца висела полевая брезентовая сумка, и придерживая ее ладонью, он сказал сиповатым, застуженным баском:
— Привет! Принимай гостей.
— Привет, — отозвался темноволосый, — грейтесь…
И сейчас же он насупился, распрямился, насторожась:
— Вы сказали — гостей? Это как же… Разве вы не один?
— Нет, один.
Незнакомец подошел к костру, и свет упал на его лицо — скуластое, крупное, поросшее жесткой щетиной. Брови его и ресницы, и глубокие складки у рта — все было густо опушено морозцем. Он утерся — засопел, зорко глянул из-под бровей:
— Один. А что такое?
— Ничего. Просто — поинтересовался.
— Ну, а ты, — помедлив, спросил человек в унтах, — один здесь?
— Д-да…
— Ага! Ну вот и ладно!
Незнакомец уселся, покряхтывая. Подышал в ладони, простер их над мигающими углями.
— На пару веселей будет, способней, верно я говорю?
— Пожалуй…
"Странный какой-то тип, — тоскливо размышлял темноволосый. — Телогреечка старая, засаленная, а унты новые — такие обычно летчики носят. Кто ж он есть на самом — то деле? Заросший, мрачный. И без ружья — это тоже странно. Ночью в тайге нормальные люди не ходят безоружными… Хотя, с другой стороны, для меня же лучше — спокойней."
Он сказал:
— Что ж, давайте знакомиться! — Привстал, раздвинул губы в улыбочке: — Михаил.
— Очень приятно, — прогудел человек в унтах. — Скрипицын! — Крепко, коротко стиснул руку Михаила, оглядел его сощурясь, ощупал взглядом лицо, пушистый, в пестрых разводах шарф… "Залетный, — подумал он, — и настороженный какой-то. Поди разберись, чем ты тут дышишь?"
— Далеко направляешься? — спросил он погодя.
— Нет… а вы?
— Что — я?
— Далеко?
— Да как сказать, — задумчиво поднял брови Скрипицын. — Здесь любой конец неблизкий… Тайга!
— Он моргнул глазом. — Ты эти места хорошо знаешь?
— Не особенно. Так, в общих чертах.
— Недавно только прибыл?
— А что? — сказал, кривя губы, Михаил, — заметно?
— Конечно.
— Это — почему же?
— Да вообще. — Скрипицын неопределенно пошевелил пальцами. — Больно уж вид у тебя такой. Этот шарфик, то — се…
И он неожиданно качнулся к Михаилу и цепко ухватил его за край шарфа.
Широкая его пятерня лежала на отвороте михаиловой тужурки — на самой груди — плотно лежала и тяжело и, чувствуя эту тяжесть, Михаил отшатнулся резко.
— Да не бойся, — лениво, затягивая слова, сказал Скрипицын.
— А я и не боюсь! — Михаил по-прежнему держал на коленях двустволку, легонько оглаживал затвор. — Чего мне бояться-то?
— Тоже верно, — сказал Скрипицын. — Нечего. В том и суть.
Он умолк внезапно. Челюсти его сжались. Зрачки дрогнули и застыли, и там, в глубине их, увидел Михаил отражение ночи; они смотрели мимо него, поверх, в морозную тьму.
Михаил поворотился. И побледнел — ему стало страшно. Близко, почти вплотную, стоял за его спиною приземистый, бородатый мужик. Шаткие отблески пламени лежали на броднях и овчинном его полушубке, и тускло окрашивали ствол дробовика.
Он возник здесь бесшумно — Михаил не слышал его шагов, и это было непостижимо и страшно. Казалось, он все это время таился где-то рядом, вблизи костра.
"Конец, — решил Михаил, — подловили все-таки. Подпасли. Они на пару работают — это ясно. Что же делать, о черт, что же теперь делать?"
Было недолгое молчание. Затем старик сказал, сбрасывая с плеч вещевой увесистый мешок:
— Чтой-то вы, ребята, приуныли? И костер у вас тухлый, ай-ай! Один дым…
Неторопливо, усталым движением расстегнул он полушубок. Опустился на корточки. Разворошил забитую снегом бороду.
— Костер — это верно, — отозвался Скрипицын, — плоховат… Заболтались мы тут! — Он натянул рукавицы, грузно двинулся в темноту. — Пойти, что ли, хворосту подсобрать…
— Ты сумку — то скинь, — посоветовал старик. — Оставь здесь — сподручнее будет.
— Что-о? — Скрипицын остановился и сейчас же лицо его затвердело, оскалилось. — Сумку?
Он стоял вполоборота (была видна опущенная бровь, желвачок на щеке, угол твердого рта), и глянув на него, Михаил подумал с облегчением: "Нет, эти двое не знакомы! Он сам чего-то боится… Только вот — чего?"
Скрипицын спросил — негромко и сумрачно:
— При чем здесь сумка? Ну?
— Да Бог с тобой. — Старик усмехнулся, пожимая плечами. — Иди, коли хошь, с ней — дело твое. — Развязал котомку, извлек из нее котелок, привстал, зачерпнул снежку.
— Иди, давай, топай, — ташши дрова! Кипятком хоть побалуемся.
Потом они пили чай. Потом укладывались угрюмо — ладили поздний свой ночлег, разгребали мусор, стлали пухлую хвою.
Костер полыхал теперь высоко и ровно — без дыма. Ветер ослаб, и над сонными путниками, над остриями черных елей обнажилось небо; оно полно было блеска и холода.
— Стужей пахнет, — сказал Скрипицын. — К утру градусов на сорок завернет — не менее того… Н-ну ладно. — Он завозился, уминая подстилку. Улегся. Протянул подошвы к огню. Телогрейка его задралась, приоткрылась и оттуда — из-под полы — выглянула кобура пистолета.
И всматриваясь в рыжую эту кобуру, Михаил поежился зябко; опять пробудилась в нем давешняя тревога. Вдруг он заметил лицо старика.
Старик не спал, помаргивал, чадил цигаркой, — тоже следил за Скрипицыным… Потом он выплюнул окурок и покосился на Михаила. И тотчас же оба они прижмурились, затаились, отворотясь.
Они долго так лежали — недвижно и немо.
В тишине, над пустынными северными снегами, посверкивала и медленно кружилась ночь: она кончалась уже и луна поблекла и словно бы выцвела. И созвездья сдвинулись к Западу. И запрокинув лицо, щурясь в стылое небо, Михаил думал:
"Надо спасаться пока не поздно! Надо бежать! Этот тип с пистолетом, старик этот — чего они хотят? И кто за кем здесь охотится? Не поймешь…" Мысли путались и были мутны, но чувство тревоги не иссякало в нем, гнездилось прочно. И все сильней одолевало его отчаяние. Надо спасаться, но — как? Здесь же ведь глушь, бездорожье. Куда я денусь, куда пойду? Все равно загину — в снегу, в проклятой этой пустыне".