Таежный бродяга

ОТРЕШЕННЫЕ ОТ МИРА

Это случилось в урочище реки Подкаменная Тунгуска. Отправившись на охоту, я сбился с дороги, проплутал весь день и, помнится, брел — утомленный, зазябший — по незнакомой тропке, вьющейся в белых, опушенных инеем, зарослях ивняка.

В общем-то я не очень беспокоился по поводу того, что заблудился; далеко отойти от базы я не успел и знал, что так или иначе сумею отыскать ее. Я шел не спеша, посвистывал и размышлял об этой земле, о путях истории, о вторжении России в азиатскую глушь. Тема колонизации Севера и покорения тайги интересовала меня тогда чрезвычайно. Тропинка вилась среди кущ и сугробов, и была она едва приметна, но все же — протоптана людьми. Кто проторил ее? — думал я, — зачем и когда? Может быть — тунгусские охотники, звероловы… а может, тут проходили когда-то далекие мои предшественники, землепроходцы?

У каменистого бугра тропа вильнула. И за поворотом на ней, на чистой пороше, обозначились человечьи следы. Они пересекали наискось мой путь и пропадали в чащобе.

Вот следы, — думал я (думал, разумеется, уже стихами, ощущая тихий рождающийся из глубины распев). Вот следы. В блеске стылого дня кто-то шел, обгоняя меня. Вот смешались на дне колеи со следами чужими — мои. И за мной, и за мной, где-то там, кто-то тоже идет по пятам. Он идет, он на землю глядит. Под ногами планета гудит. Над простором дымится заря. Пусть растет, не кончаясь вовеки… так ручьи превращаются в реки, превращаются реки в моря!

Заметив на тропе чужие следы, я в сущности, не обратил на них внимания; из мира реального я невольно переключился в мир воображаемый, отвлекся, углубленный в поэтические образы. А делать этого не следовало. В тайге надо быть постоянно собранным и крайне осторожным. Нельзя упускать из виду ни единой мелочи. Иногда такие вот мелочи нежданно оборачиваются бедой…

Из кустов — справа от меня — раздался резкий голос:

— Стой! Замри! Стреляю.

И сразу же я различил характерное сухое клацанье ружейного затвора.

Я остановился, растерянно озираясь. Незнакомец захватил меня врасплох. Несмотря на то, что я был вооружен — тащил на плече заряженную двустволку — сейчас я находился в полной его власти. Существует старинная таежная заповедь: "Хозяин всегда тот, кто заметит первым" … Вот это как раз — и произошло! Он заметил меня и подстерег. И держал теперь на прицеле, сам — в то же время — оставаясь невидимым, надежно укрытым в кустах.

— Сними ружье и возьми его за спину! — приказал голос.

Я послушно выполнил приказ.

— Теперь переломи там стволы и вытряхни патроны!

— Но как же я могу — за спиной? — проговорил я озадаченно. — Ведь неловко же…

— Ничего! — сказал человек из кустов, — пошарь пальцами… И не тяни, ну! Быстрее! Считаю до пяти.

И он размеренно и звучно начал отсчитывать секунды.

По счету «пять» я наконец справился с задачей. Патроны мягко упали в снег. Тогда незнакомец сказал:

— Брось ружье в сторону. Подальше — вон к той валежине.

Верхушки кустов шатнулись и, затрещав сучьями, человек вышел на тропу.

Он был одет по-тунгусски — в меховые расшитые бисером сапоги (они назывались здесь "бокари"), в оленью «малицу» — дошку с капюшоном. Однако лицо у него было типично русское, с мягкими чертами, с окладистой, сивой, густой бородою.

Он держал под мышкой пятизарядную, армейского образца, винтовку. В другой его руке — в корявых, темных пальцах — зажата была ивовая веточка. И поднеся веточку ко рту, покусывая ее задумчиво, незнакомец спросил, оглядывая меня с головы до ног:

— Кто таков? Откуда?

Стараясь отвечать как можно внятнее и точнее, я пояснил ему, что работаю в экспедиции, что отряд наш базировался у Лисьего Ручья, а сейчас переместился дальше на север — в зимовье со смешным названием "Гнилой Шаман".

— Ага! — кивнул он, — та-ак. Вот почему там — у Шамана — стало шумно! А мы-то все понять не могли… Значится, экспедиция. — Крошечные медвежьи глаза его сощурились и ушли в тень. — Много же вас тут развелось… Ох, много! Ну, что ж. Пошли.

— Куда? — спросил я. — Мне к своим надо…

— Идем, идем, — сказал он, подталкивая меня в плечо. — И поменьше спрашивай.

— Но все же — куда?

Незнакомец не ответил — усмехнулся в бороду.

Подойдя к валежине, он нагнулся, покряхтывая, поднял и отряхнул от снега мое ружье. Потом закинул его за спину. И властно махнул мне рукой.

— Айда!

Малое время спустя я сидел в полутемной, низкой, жарко натопленной комнате. Изба топилась по — черному — дым выходил не в трубу, а в волоковое оконце над дверью. Таких первобытных строений я до сих пор еще не встречал — только читал о них в исторических романах. Окна здесь были затянуты рыбьим пузырем, стены сложены из вековых неохватных лиственничных бревен. В щелях шевелились тараканы. Над головами текли, свиваясь, синеватые дымные полосы. От духоты и едкого чада спирало дух и щипало глаза.

Я помещался в центре избы, у стола. А вокруг, на лавках, теснились угрюмые мужики. Они были не молоды и косматы, обряжены в меха, вооружены винтовками.

Кто они? — недоумевал я, — что за люди? Все в них было мне странным; и туземная одежда, и этот дремучий их облик, и — что выглядело, пожалуй, подозрительнее всего — грозное, боевое оружие. На солдат они, во всяком случае, не похожи, — размышлял я, томясь, — и на уголовников — тоже… Мужички эти особой породы. Но — какой? Может, я попал к сектантам? К староверам? Однако староверы не курят, а эти — дымят вовсю. Кинулись на мой табачок, расхватали…

Табачок мой расхватали сразу же, как только я ступил в избу. Обыскали меня, вывернули карманы; хотели глянуть на документы — но их не оказалось (тайга ведь не город, — таскать здесь бумаги ни к чему!) Единственное, что я имел при себе — нож, спички и кисет — мгновенно пошло по рукам. И вот, закурив из моего кисета, они сидели теперь и шептались о чем-то. О чем?

Тот, кто привел меня (звали его, как выяснилось, Архип), сказал, погодя:

— И что с тобой делать, голубь, ума не приложу. Залетел ты сюда на свою голову. — Он поскреб в бороде, насупился. — А может — на нашу… Насчет экспедиции ты, пожалуй, не врешь. Но — как проверить?

— Да очень просто, — заявил я, — пошлите туда кого-нибудь. Или — хотите — идем со мной…

— Ишь ты, — засмеялся, закашлялся Архип. — Вон чего захотел… — Он помотал головой! — Ну, ловкач.

Мои слова показались смешными не только ему одному; тотчас же оживилось, задвигалось все это сборище.

— Как ты нас понимаешь? — спросил, отпыхиваясь, Архип, — что мы за люди?

— Кто вас знает. — Я пожал плечами, осмотрелся медленно. — Не разберусь никак. Но это — ладно… Вы мне вот что скажите: зачем я-то вам понадобился? Чего вы от меня хотите?

— Мы одного хотим, — негромко, с хрипотцой, проговорил сидевший рядом с Архипом приземистый, коренастый мужчина. У него было сухое скуластое лицо, татарские усики по краям жестокого рта. — Чтоб все у нас тихо было — вот, чего мы хотим! Тихо, без хипеша!

— Так кто ж вам мешает? — удивился я. — Живите как хотите. Я-то тут причем? И вообще — сколько вы меня здесь держать намерены?

— А это уж как мир рассудит, — вставая с лавки, сказал Архип. Он уже не смеялся больше; колючие глаза его посверкивали недобро и сумрачно. — Как мир решит… Ты в Бога веруешь?

— Да, — сказал я, — да… А что?

— Так молись, пока не поздно! Крепче молись! Он почесал усы и потом — озирая сборище:

— А и нам тоже — пора на молитву. Айда, ребята! Крупно шагнул к дверям. И на миг задержавшись там — искоса поглядывая на меня — добавил угрожающе:

— Побудь пока тута. И не вздумай бежать, учти: порскнешь — угодишь под пулю. Живым все одно не выпустим. Не уйдешь. Ни-ни.

— Может, его повязать пока? — прохрипел татарин, — так все же вернее…

— А-а-а, чего там, — небрежно отмахнулся Архип.

— Никуда не денется.