Спенсервиль

Энни поднялась и с удивлением обнаружила, что ноги у нее ослабели, а в желудке прочно угнездилось какое-то неприятное ощущение. Она подошла к окну. Поднималось солнце, последние грозовые облака уплывали по небу на восток. Во дворе уже запели птицы, а голодные собаки старались негромким, вежливым потявкиванием обратить на себя ее внимание.

Какой хорошей могла бы быть жизнь, подумала она. Нет, поправила она себя, жизнь и так хороша. Жизнь прекрасна. Клифф Бакстер не может приказать не вставать солнцу или заставить птиц не петь; не может и не сможет он держать под своим контролем ни ее разум, ни ее дух. Она ненавидела его сейчас за то, что он довел ее до подобного состояния, вынудил опуститься до того, чтобы она стала помышлять об убийстве или самоубийстве.

Она снова подумала о Ките Лондри. В ее сознании Клифф Бакстер всегда отождествлялся с черным рыцарем, а Кит Лондри – с белым. Но все это было хорошо только до тех пор, пока Кит оставался отвлеченным, бестелесным идеалом. Худшим из всех возможных кошмаров для нее было бы обнаружить, что настоящий Кит Лондри был вовсе не таким, каким она воображала его себе на основании нечастых и коротких писем и своих очень давних воспоминаний.

Причиной и катализатором того, что только что произошло, поняла вдруг она, стали возвратившееся недоставленное письмо и тот сон, который ей приснился. Она сорвалась. Но теперь она почувствовала себя лучше и дала себе слово, что, если Кит жив, она найдет в себе мужество и отыщет возможность увидеться с ним, поговорить, разобраться, что в нем настоящее, а что в его образе – порождение ее собственной фантазии.

Глава пятая

Чуткий даже во сне мозг Кита зафиксировал появление какого-то похожего на механическое жужжания, и Кит открыл глаза. Ветерок покачивал белые кружевные занавески на окне, серые предрассветные сумерки понемногу отступали перед восходящим солнцем.

Кит чувствовал запах омытой дождем земли, сельского воздуха, люцерны, что росла где-то неподалеку на поле. Он немного полежал, обводя глазами комнату и окончательно пробуждаясь. Ему так часто снилось, как он просыпается дома, в своей прежней комнате, что нынешнее пробуждение походило скорее на сон, нежели на реальность.

Он сел, потянулся и зевнул. «День четвертый, жизнь вторая, утро. Поехали!» Он вскочил с постели и направился к ванной комнате, что находилась по другую сторону от холла.

Приняв душ и одевшись в широкие свободные брюки цвета хаки и безрукавку, он обследовал содержимое холодильника. Цельное молоко, белый хлеб, масло, бекон, яйца. Ничего этого он не ел уже много лет, но тут проговорил:

– А почему бы и нет?

Он приготовил себе обильный завтрак, великолепное средство для закупорки артерий. Вкус был потрясающий. Настоящий домашний вкус.

Через заднюю дверь он вышел из дома и остановился на гравийной дорожке. Воздух был сырой и прохладный, над полями, у самой земли еще стлался туман. Кит обошел двор фермы. Он сразу увидел, что амбару нужен хороший ремонт; осматривая то, что когда-то было довольно солидной фермой, он тут и там обнаруживал оставшийся от прежнего образа жизни хлам: покрытый ржавчиной топор, воткнутый в колоду для колки дров; обвалившиеся закрома, в которых раньше держали кукурузу; силосную яму с оползшими, обвалившимися краями; совсем развалившийся инкубатор и курятник; сломанные заборы возле скотного двора и свинарника; навес, под которым вместо сельскохозяйственных машин валялись сейчас старые инструменты, – все это сохранилось, никем не подобранное, не отправленное в мусор или на переработку, никому не нужное, дополняя собой картину сельского запустения и упадка.

Кит отметил для себя, что огород зарос сорняками, а виноградник беспорядочно разросся; да и дом, как он теперь видел, нуждался в покраске.

Ностальгия, которую он испытывал по пути сюда, пришла теперь в очевидное противоречие с открывшейся его взору реальностью. Семейные фермы времен его детства и юношества выглядели сейчас не так живописно, как раньше, а семей, которые продолжали жить и работать на таких фермах, – он это знал по прошлым своим приездам – становилось все меньше и меньше.

Молодежь уезжала в город искать работу, как сделали в свое время его брат и сестра, а пожилые люди все чаще переселялись на юг, чтобы уехать подальше от суровых зим, как поступили его родители. Значительная часть той земли, что лежала окрест их фермы, была продана или сдана в аренду крупным агропромышленным компаниям, а оставшиеся семейные фермы влачили такое же крайне стесненное во всех отношениях существование, как и в те времена, когда он был еще мальчишкой. В их экономическом положении никакой разницы сейчас по сравнению с прошлым не было; и решающим фактором служила воля самого фермера: хочет ли он, вопреки всему и вся, продолжать заниматься своим делом. По дороге сюда Кит прикидывал, не попробовать ли заняться фермерством и ему самому; но теперь, когда он оказался здесь, у него стали появляться на этот счет сомнения.

Обходя двор, он оказался перед фасадом дома и остановился, сосредоточенно глядя на парадное крыльцо и вспоминая, какие тут бывали летние вечера, как стояли на веранде кресла-качалки и шезлонги, как собирались тут их семья, друзья, пили лимонад, слушали по радио музыку. Он вдруг испытал сильнейшее побуждение позвонить родителям, брату, сестре, сказать им, что он здесь, дома, вернулся, и предложить всем им встретиться на ферме. Но потом решил не торопиться и подождать, пока он войдет в новую для себя колею, разберется получше в собственных настроениях, в том, чего он сам хочет, и как-то определится.

Кит уселся в машину и выехал на пыльную проселочную дорогу.

Четыреста акров принадлежавших ферме Лондри земли были сданы в аренду семье Мюллеров, живших чуть дальше по этой же дороге. Каждую весну его родители получали от них чек. Если верить отцу, то большая часть этой земли использовалась под кукурузу; однако Мюллеры отвели около сотни акров под сою и поставляли бобы на перерабатывающий завод, построенный неподалеку отсюда какой-то японской фирмой. На этом заводе, насколько знал Кит, работало довольно много народу, и фирма закупала массу бобов. Однако ксенофобия в округе Спенсер была развита хорошо и находилась на приличном уровне, и Кит не сомневался, что японцев тут не любят точно так же, как и мексиканцев, которые приезжали сюда каждое лето на сезонные работы. Есть что-то странное и удивительное, подумал Кит, а возможно, даже и зловещее в том, что этот сельский округ, лежащий в самом центре страны, в глубинке, открыли для себя японцы, мексиканцы, а в самое последнее время еще и выходцы из Индии и Пакистана: немало их работало врачами в больнице округа.

Местным жителям все это не очень нравилось, но, подумал Кит, им некого винить, кроме самих себя. Население округа сокращалось, самые лучшие, умные и сообразительные уже давно уехали, а многие из тех молодых ребят, что остались, во время его наездов сюда показались ему какими-то лишившимися целей и мотивации, не желавшими работать на ферме и непригодными к тому, чтобы выполнять работу, требующую квалификации.

Кит ехал по сельской местности. Дороги тут были хорошие, хотя и не отличные, и почти все они шли либо с севера на юг, либо с востока на запад, образуя почти идеальные квадраты; первопоселенцам, осваивавшим когда-то эти земли, почти не мешали естественные природные преграды и помехи, и теперь северо-западные районы штата с воздуха похожи были на лист бумаги в клетку; только илистая Мауми-ривер, словно нарисованная коричневой тушью, петляла и извивалась, пересекая эти районы по диагонали, с юга-запада, и впадала, в конце концов, в похожее сверху на большое голубое пятно озеро Эри.

Кит колесил так до самого полудня, изъездив эту местность вдоль и поперек; ему попадались заброшенные фермы, где когда-то жили те, кого он знал; покрытые ржавчиной железнодорожные пути, несколько почти опустевших деревушек, заброшенная база, на которой раньше торговали сельскохозяйственными машинами и оборудованием; стоявшие с заколоченными окнами и дверьми деревенские школы и фермерские постройки – повсюду его преследовала атмосфера заброшенности, запустения и упадка.