Спенсервиль

Нельсон Демилль

Спенсервиль

Книга первая

Памяти моего отца, с любовью.

Мы будем искать без устали, непрестанно,

И в конце всех своих исканий

Придем туда, откуда начинали,

И впервые откроем для себя это место.

Глава первая

Кит Лондри направлялся домой, проведя двадцать пять лет на переднем крае. Проехав по Пенсильвания-авеню, он повернул свой «сааб-900» на Конститьюшен-авеню и двинулся вдоль Молла на запад, в сторону Вирджинии. Он пересек Потомак по мосту Теодора Рузвельта, поймал взглядом в зеркале заднего вида памятник Линкольну, прощально помахал ему рукой и выехал на автостраду номер 66, ведущую из Вашингтона на запад.

Добравшись до западной части Огайо, Кит Лондри отметил про себя, что в восемь часов вечера по летнему времени в середине августа солнце стоит еще градусах в пятнадцати над линией горизонта. Он успел уже почти позабыть, как светло бывает в это время суток тут, на самой дальней границе восточного часового пояса; да и вообще как-то позабыл, что его родина – страна большая и протяженная.

Езда по прямой равнинной дороге не требовала ни усилий, ни особой концентрации внимания, и потому Лондри позволил себе отдаться тем мыслям, которые он до поры до времени откладывал. Холодная война закончилась, и это было хорошей новостью. Многие же из тех, кто практически вел эту холодную войну, уже получили розовые листочки извещений об увольнении, и для Кита Лондри это было плохой новостью.

Но Всевышний все-таки под конец сжалился, подумал Лондри, и легким Божественным дуновением разогнал темную завесу ядерного Армагеддона, почти полстолетия висевшую над планетой. Возрадуемся. Мы спасены.

«С удовольствием перекую свой меч на орало, – подумал он, – или на секатор, или даже превращу свой девятимиллиметровый „глок“ в пресс для бумаг». Ну, может быть, без удовольствия. Но какой у него, собственно, был выбор?

Холодная война, когда-то представлявшая собой разраставшуюся сферу жизни, теперь ужималась, заставляя обеспечивавших ее специалистов, инженеров и техников, управленцев среднего звена искать для себя иные альтернативы. Разумом Лондри понимал, что прекращение холодной войны – это самое лучшее, что получило человечество за все время, прошедшее с тех пор, как изобретенный Гутенбергом печатный станок оставил без работы огромное число монахов. Однако на чисто личном уровне он испытывал обиду за то, что правительство, забравшее у него двадцать пять лет его жизни, не сумело или не пожелало изыскать какой-нибудь малой толики сэкономленных на окончании холодной войны средств, которая позволила бы ему проработать еще пять лет и уйти в отставку, получив при увольнении полную пенсию.

А впрочем, ладно. Вашингтон остался уже в шестистах милях и двух днях пути позади. Шел третий день его второй, новой жизни. Тот, кто когда-то сказал, что в театре жизни американца не бывает второго действия, явно никогда не работал на правительство.

Он попробовал напеть несколько тактов «Домой, домой», но собственный голос показался ему резким и скрипучим, и он предпочел включить радио. Автоматическая настройка поймала какую-то местную станцию, и Лондри прослушал прямой репортаж с окружной ярмарки, потом сводку местных новостей, в которой говорилось о мероприятиях церковного прихода, о встрече участников программы повышения профессионального и культурного уровня сельской молодежи, об очередном пикнике, устраиваемом отделением организации ветеранов войн за границей, и тому подобном, за которой последовали сообщения о ценах на урожай и на скотину, советы рыболовам, в каких местах в тот день лучше всего клюет, и подробнейший, детализированный до занудства прогноз погоды. Потом диктор заговорил об ураганах в южной части Индианы. Лондри выключил радио, подумав, что те же самые новости он слышал еще четверть века назад.

За минувшие годы ему пришлось пережить многое, и по большей части то, что он испытал, бывало весьма опасным. Да, он остался жив и пребывал сейчас в полнейшей безопасности, но на протяжении всех последних двадцати пяти лет ему постоянно казалось, будто он стоит одной ногой в могиле, а другой – на банановой шкурке. Он улыбнулся. «Домой, домой».

Конечно, признался он самому себе, он испытывал сейчас смешанные чувства, и ему нужно было во всем разобраться. Еще две недели назад он сидел в Белграде и обменивался угрозами с тамошним министром обороны; и вот он уже в Огайо и слушает, как чей-то голос с характерным для американской глубинки, словно немного гнусавым, произношением обсуждает возможные колебания цен на свиней. Да, он жив и здоров, цел и невредим, но пока еще совершенно никак не устроен.

Лондри откинулся на спинку сиденья и стал внимательнее следить за дорогой. Ему доставляло удовольствие то чувство, которое рождалось от езды по прямому и хорошо просматриваемому шоссе; к тому же «сааб» был великолепен в управлении. Когда Лондри проезжал через небольшие городки и деревушки западной части Огайо, то необычные формы его машины привлекали к ней всеобщее внимание любопытных, и он подумал, что, когда окончательно осядет в Спенсервиле, «сааб», пожалуй, стоит продать и купить нечто более привычное местным взглядам.

Сливаясь на горизонте с темно-голубым, интенсивного цвета небом, вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля кукурузы, то здесь, то там перемежавшиеся посевами сои, пшеницы или люцерны. Но преобладала кукуруза: кормовая, от которой жиреет скот, и сладкая столовая, что идет в пищу людям. Кукуруза. Кукурузный сироп, кукурузный крахмал, кукурузные хлопья, готовые блюда из кукурузы – всюду кукуруза, кукуруза, кукуруза, подумал Лондри, на которой будет еще больше толстеть и без того страдающая ожирением нация. За свою жизнь Лондри приходилось много раз бывать в пораженных голодом местах планеты; возможно, именно поэтому сам вид тучных полей этого глубинного района страны вызвал у него мысли об ожирении.

– И волны янтарной пшеницы, – произнес он вслух. Он обратил внимание на то, что урожай обещает быть хорошим. Его личные интересы и благополучие никак не зависели от урожая: Кит не был ни фермером, ни одним из тех, кому предстояло торговать этим урожаем. Но на протяжении первых восемнадцати лет своей жизни он каждый день слышал, как все вокруг говорили только об урожае, и потому привык, где бы ни оказывался, обращать внимание на поля, будь то в России, в Китае, Сомали или вот теперь, завершая круг, здесь, на западе Огайо.

Лондри увидел знак, предупреждавший о съезде к Спенсервилю, переключился на пониженную передачу и, не притормаживая, вписался в поворот; шедший следом за ним «форд-таурус» попытался было сделать то же самое, но результат оказался гораздо менее удачным.

На горизонте показались городская водонапорная башня, колонны зерновых элеваторов; немного погодя он смог уже разглядеть часы на башне суда округа Спенсер, странного здания из красного кирпича и песчаника, архитектурно являвшего собой причудливое смешение готического и викторианского стилей и построенного на рубеже века, в самый разгар бурного освоения и развития здешних краев. Это сооружение поражало тогда, когда его построили, подумал Лондри, и продолжает поражать и поныне; удивительным было то, что округ Спенсер был когда-то достаточно многонаселенным и процветающим, чтобы суметь профинансировать строительство столь массивного, с претензией на величественность, здания.

Подъехав еще ближе, Лондри смог различить большинство из шпилей десяти церквей городка; их освещали последние лучи заходящего солнца.

Лондри не въехал в город, а свернул на узкую проселочную дорогу. Знак напомнил ему о том, что на этой дороге можно ожидать встречи с медленно движущимися сельскохозяйственными машинами, и он снял ногу с педали акселератора. Спустя пятнадцать минут его глазам предстал красный сарай фермы, принадлежавшей семейству Лондри.