Мне снится королевство

— Никто... Можно сказать, никто на свете...

— Ой, как таинственно... И знаешь, что я подумала... Ну ладно, не сегодня... Теперь мне надо идти... Мама ждет...

Она соскочила с трона и пошла к выходу.

— Постой! — крикнул я. — Обожди! Мы ведь еще в карете не катались.

Принцесса села в убранную цветами карету, и я повез ее туда, куда ей было угодно. Мы покатили мимо яблонь и кустов, обогнули грядки...

— Быстрей, быстрей! — покрикивала принцесса и звонко хохотала.

Я скакал во весь опор, высматривал лужайки поровнее, без кротовых куч. Катать принцессу было делом вовсе легким, не то что разговаривать.

— Стой!

Карета остановилась.

— Ее светлость желает яблок.

Я набрал сколько сумел белого налива и высыпал все в карету, к ногам принцессы. Салюте взялась за яблоки. Она грызла их ловко, красиво, как белочка.

— А эта груша? — вдруг заметила она.

— Еще не поспела... Твердая как камень, — объяснил я.

Мне хотелось рассказать ей, как отец привез саженец, как мы ухаживали за молоденькой грушей, как ждали плодов, как я караулю ее, берегу... Но Салюте передернула плечиками и сморщила носик.

— Такая большая, а не спелая! Ладно, поехали дальше... Мы вернулись во дворец. Я оставил карету у ворот, запряг лошадей.

— Какие кони красивые! — похвалила Салюте. — Как живые. Откуда они у тебя?

— Симонас подарил. Он такой добрый, знала бы ты, принцесса...

— А карета откуда?

— Костас оставил, мой друг.

— Как у тебя все хорошо получается, Пранас... Ну а теперь до свиданья. Мне все-таки пора.

— Ты еще приходи, Салюте! И знаешь... Вот бы ты пришла в белом платье... С серебряным кушачком. Ладно?

— Не знаю, что мама скажет... Ведь это выходное платье, на праздник...

И Салюте-принцесса убежала.

Вот это день! Самый веселый, самый интересный в жизни. Салюте играет со мной, ей нравится королевство. И она не вспоминает ни о цирке, ни об этом задавале Алоизасе!..

А у нас новость! Отец с Костасом пригнали плоты к нашей деревне. Несколько дней погостят дома, потом дальше поплывут. Мы с мамой рады. Мама весело хлопочет по дому, я тоже верчусь то на кухне, то во дворе, стараюсь помочь. Мне нравится смотреть, как отец умывается у колодца, как он бреется, надевает чистое белье. А больше всего нравится слушать, как они с Костасом вязали плоты, как обходили страшные пороги, быстрые стремнины, как чуть не сели на мель... Им повезло: не было грозы, ветер попутный, все плоты идут в целости и сохранности. А ведь на воде чего только не бывает!.. Я смотрю на отцовское лицо: почти черное от загара, обветренное. Руки у отца тяжелые, набрякшие, в мозолях. Работа плотогона трудная, вся деревня знает, что никто не управляется с плотами лучше моего отца. Конечно! Ведь он самый сильный, самый смелый. И еще я горжусь своим отцом, потому что знаю: он самый честный! И пускай себе мурлычет Матаушас-портной: «В точности, как твой батька...» И очень хорошо, что в точности! Другим я и не хочу быть.

В честь отца мама приготовила праздничный обед: щи, тушеную картошку с салом, яблочный квас, от которого сладко щиплет в носу. Ведь теперь отец не скоро сядет за стол, не скоро переоденется в свежее белье...

— Ну, как вы тут без меня? — спросил отец и подмигнул. — Не деретесь?

Я старательно выскребывал миску, боялся глаза поднять. Только бы мама не проговорилась, что была у нас одна ссора, была... Мама задумалась, и я почувствовал, как она посмотрела на меня, потом на отца.

— Живем помаленьку... Дружно живем. Костас тележку оставил, за колючками в лес ездили, для подстилки в хлев. Пранас свою очередь на выгоне отпас, голавликов с Симонасом наловил, много, знаешь, в шапку не уместились... Салюте в цирк звала, а он почему-то не поехал. У Доминикаса в городе родня, приглашают их...

— Поссорился с Салюте? — спросил у меня отец.

— Что ты! — ответила за меня мама. — Если не Салюте к нам, то он к Салюте, все вместе бегают...

— Славная у нас будет невестка, а? — засмеялся отец.

Я не понимаю: что тут смешного? Конечно, я женюсь на Салюте, когда вырасту. Иначе и быть не может. А отец уже думал о другом.

— Вот что, Она! — сказал он. — Вернусь я, махнем все вместе в город. На пароходе, чин-чином. В магазины заглянем и в цирк пойдем. Согласен, Пранас?

— Очень в цирк охота, папка! — почти выкрикнул я и выскочил из-за стола.

— А если охота, почему не поехал, когда звали? Я не знал, что ответить.

— Ладно уж, не говори, — засмеялся отец. И хитренько подмигнул матери: — Видишь, Она, какое это серьезное дело — цирк этот самый! Не шуточки...

Мама понимающе кивнула.

...Когда плоты у берега, не загостишься. Поэтому отец не стал задерживаться. Прошелся по двору, поглядел на заветную грушу и поспешил на берег. Там его уже поджидал Костас с полным мешком провизии. При такой работе есть надо плотно, иначе не ты поведешь плот, а он тебя. Так говорит отец, а он-то уж знает!

Я подошел к Костасу.

— Костас, пусти нас с Салюте на плот. Проплывем немножко, а обратно пешком добежим. Можно?

— Ой, Пранас, бедовая голова, выдумаешь тоже! Твой папка, может, и согласится, а Доминикас что скажет? А тетя Катре? Ведь не пустят они девчонку как пить дать. Постой, а сама-то Салюте захочет?

— Как я скажу, так она и сделает.

— Вы только поглядите! Неужто совсем заколдовал ее в своем королевстве?

— Мы с Салюте никогда не расстанемся. Слышишь, Костас? Никогда...

— Ветер меняется, — покачал головой Костас. — В мою-то сторону нынче северный дует, крепко так дует, Пранас... Как отбыли мы с плотами, я Валюсе написал письмецо, а ответа нет, мой дружочек... Да я упрямый — второе настрочил, а тебя попрошу отнести. Вручишь, так сказать, лично, в собственные руки. Ты ведь знаешь дорогу на Тутучяй?

В деревню Тутучяй, где жила Валюся, я мог дойти и с закрытыми глазами. Знал я и усадьбу Валюсиного отца, их черепичная крыша была самой нарядной, самой богатой в округе.

— Не забудь, Пранас, лично! Прямо в руки...

Я взял торбу и осторожно положил в нее письмо. На конверте было старательно выведено: «Глубокоуважаемой барышне Валюсе». Буквы у Костаса крупные, корявые. Откуда им быть ровными — мой друг закончил всего три класса начальной школы. Осиротел, пришлось работать, не до гимназий ему было...

Я побежал к Салюте. Моя подружка была занята: складывала дрова в поленницу, дядя Доминикас наколол целую гору поленьев.

— Салюте! — крикнул я. — Знаешь что? Отец с Костасом берут нас на плоты. Немного проплывем, потом назад придем сами.

— Что ты, Пранас! — Салюте захлопала длинными ресницами. — Я боюсь. Ведь можно в речку свалиться.

— Чего тебе бояться — ведь я с тобой. Ты же знаешь, как я плаваю!

— Сбегаю к маме, попрошусь! — обрадовалась Салюте. Потом задумалась. — А лучше — так... Вдруг не пустит? Побежали!

Я остановился. Все-таки это нехорошо — без спроса.

— Чего стал! — сердито фыркнула Салюте. — Вот ты какой! Не пойду я с тобой никуда.

Мы спустились к воде. Там уже нас ждали отец с Костасом. Рядом стояла мама. Я отстегнул Барбоскину цепь — пусть и он поплавает.

— Салюте, тебя мама отпустила? — спросил отец.

— Меня всегда всюду пускают, — засмеялась Салюте.

— Ну, прыгайте — поехали!

— Не увезите их с собой! — пошутила мама.

— Не бойся, тетенька Она! Мы этот балласт живо скинем на бережок! — пообещал Костас.

С плота на берег была перекинута доска. Салюте прошла по ней, растопырив обе руки, я кое-как втащил Барбоску, который почему-то упирался всеми четырьмя лапами да еще рычал при том. Я обозвал его сухопутной крысой, и он поджал хвост.

Вот Костас втащил доску на плот, и мы отчалили. По мокрым, скользким бревнам мы с Салюте прошли к шалашу, а отец с Костасом подняли якорь. Течение сразу подхватило плоты, потащило их на середину реки. А Костас еще подгонял их, отталкивал от берега длинным шестом. Отец взялся за рулевое весло, налег на него изо всей силы, стал выравнивать плоты. Вот красота! Со всех сторон плещут волны, над головой чайки летают, провожают нас в дальнюю дорогу. А берег удаляется — зеленые холмы, луга, наше королевство...