Путь Никколо

Ансельм Адорне представил всех троих. Затем, с той же торжественностью, по-фламандски назвал имя одноногого гостя.

Он сомневался, чтобы они знали афинских князей, и потому представил их потомка просто как Николаи де Аччайоли, который объезжает сейчас христианский мир, чтобы собрать золото для выкупа своего брата, оказавшегося в плену, когда Константинополь пал под натиском турков. Он не стал усложнять историю, давая дополнительные пояснения.

Монсиньор преуспел в Шотландии. Король был тронут его рассказом, и епископ собрал немалую сумму для брата монсиньора.

Другое поручение, которое грек исполнял в христианском мире, оказалось менее успешным. Подобно всем прочим на Востоке, он мечтал о новом крестовом походе для освобождения Константинополя. Только и всего… Но правители христианского мира и без того имели достаточно проблем, чтобы создавать себе новые.

Завязался разговор на итальянском. Адорне заметил недовольство Кателины ван Борселен, но пренебрег этим. Феликс, также исключенный из общей беседы, принялся рассматривать свои ногти.

Вельможный уроженец Будоницы обернулся к Феликсу и очень медленно произнес по-гречески:

— Ваш друг сказал мне только что, будто вы интересуетесь лошадьми.

Эффект был поразительный. Феликс покраснел, стиснул руки. Затем он начал говорить. Его учитель греческого в Аувене явно не был великим знатоком этого языка, а сам юнец уж точно не числился среди лучших студентов, но, похоже, действительно был без ума от лошадей, а жеребец Аччайоли славился повсюду. Юноша спотыкался и запинался, но говорил — и слушал ответы.

Кателина ван Борселен подала голос:

— О чем они ведут речь?

Ансельм Адорне пояснил. Насколько он мог заметить, супруга его пребывала в некотором смущении: сегодня он вел себя не так, как подобает гостеприимному хозяину.

— Боюсь, — заявила Кателина ван Борселен, — что сегодня у меня нет времени на беседы о греческих лошадях. Маргрит, вы простите меня? Я обещала помочь отцу принять друзей из Шотландии: епископа, милорда Саймона…

— Тогда уж лучше говорить о греческих лошадях, — заявил Клаас.

Ансельм обернулся к нему:

— Шотландцы — союзники нашего герцога, мальчик. Тебя пригласили в достойное общество. Не забывайся.

Возможно, тон их разговора отвлек грека и заставил его прервать беседу с Феликсом. Аччайоли заговорил по-итальянски, обращаясь, как ни странно, к Клаасу:

— Так тебе не нравится красавчик Саймон, юный плут? Может, ты ревнуешь? Он хорошо одет и общается с прелестными девушками, такими, как эта госпожа. Но он не говорит по-итальянски, и не умеет смешить детей, и не заботится так, как ты, о своих друзьях. Так зачем же питать к нему неприязнь?

Юнец задумался, устремив ясный взгляд на грека.

— Я ни к кому не питаю неприязни, — заявил он наконец.

— Но ты причиняешь людям боль, — возразил Адорне. — Ты смеешься, передразниваешь их. Ты оскорбил леди Кателину, и вчера, и сегодня.

— Но они и сами оскорбляют меня, а я не жалуюсь. Таковы уж люди, — рассудил подмастерье. — Одних жалеть легче, других сложнее. Феликс хотел бы франтить, как милорд Саймон, но ему всего семнадцать, и это пройдет. Милорду Саймону уже далеко не семнадцать, а он ведет себя как невежа, и манеры у него, точно у девицы; просто позор для отца… Однако, сдается мне, мейстер Адорне, что по-итальянски он все же говорит, потому что он отпустил шутку на ваш счет на этом языке. Леди Кателина наверняка ее припомнит.

Первым пришел в себя не кто иной, как мессер Аччайоли, пока сам Адорне еще хватал ртом воздух.

— Полагаю, — заявил грек, положив ухоженную руку на плечо подмастерья, — что юному Клаасу пора возвращаться домой. Надеюсь, его друзья проследят, чтобы он добрался без приключений. Откровенность, мессер Адорне, — это не тот товар, который повсюду пользуется спросом. Однако я рад, что нашел его здесь, в этом доме, и не хочу, чтобы честность была наказана.

— О наказании речь не идет, — отозвался банкир. — И вы совершенно правы, эти последние пять минут мы говорили о скверной погоде. Мейстер Юлиус, я вас больше не задерживаю.

Однако Ансельм Адорне никак не мог помешать детям, которые бросились во двор вслед за Клаасом. Он уповал лишь на то, что у стряпчего хватит здравого смысла увести подмастерья прямиком в красильню Шаретти и запереть там, пока шум не уляжется, а еще лучше — отослать его обратно в Лувен, вместе с Феликсом. Одновременно он задался вопросом, поскольку Маргрит непременно поинтересуется этим: правда ли, что мальчишка делает головные уборы для Марианны де Шаретти. Нагнувшись и внимательно изучив спутанную нить, которую дети уронили к его ногам, Ансельм Адорне решил, что, скорее всего, так оно и есть.

Проводив Кателину, хозяин дома вернулся в гостиную, где обнаружил грека беседующим с Арнольфини, торговцем шелком из Лукки, которого он, кажется, не приглашал к себе сегодня. Мессер де Аччайоли держал в руках детскую настольную игру и расставлял на ней фишки. Оба они обернулись к Ансельму, и тот дружески поздоровался с Арнольфини.

Как выяснилось, лукканский купец зашел к нему без особой причины.

— Разве что из уважения к вашему бескорыстию, — заявил он. — Как мне сказали, вы немало времени потратили на то, чтобы уладить это неприятное дело с затонувшей пушкой. На всех нас сие произвело большое впечатление.

Грек проговорил негромко, не сводя глаз с игровой доски:

— Был наложен большой штраф, но гильдии достаточно богаты.

— Совершенно верно, — отозвался Арнольфини, — богаты и платежеспособны. И я слышал, что штраф был уплачен даже прежде, чем огласили приговор. Кто придумал эту весьма странную игру?

— Не помню, — отозвался Ансельм Адорне. Его ничуть не удивило, когда грек поднял голову и взглянул на него с улыбкой.

Глава 3

Когда Кателина ван Борселен вместе с горничной покинула особняк Адорне, небо было ясным, и ветерок едва касался ее бархатного плаща. Вот уже два дня, как она вернулась домой, во Фландрию.

Сильвер-стрете, где жил ее отец, находилась на другом конце города, и расписная лодка Ансельма Адорне ожидала Кателину у выхода из сада, а при лодке — трое слуг, готовых позаботиться о ней. Кателина велела отвезти ее домой длинной дорогой, мимо монастыря кармелиток, церкви святого Эгилия и громады аббатства августинцев; мимо красивой церкви святого Якоба, за которой виднелись башни Принсенхофа, куда с таким трудом доставили ванну герцога Бургундского. Но Кателина не желала думать об этом. Равно как и об оценивающем взгляде стряпчего Юлиуса. Она заставила гребцов везти ее почти до самой рыночной площади.

Говорят, в Венеции немало мостов, но в Брюгге их тоже никак не меньше сотни: каменных, с печальными позолоченными святыми; деревянных, с потемневшими перекладинами и цветами в кадках.

На дорогах царила толчея, однако река, разветвляясь, проникала повсюду. Она-то и являлась настоящей транспортной артерией, по которой сновали большие и малые суда, почти соприкасаясь бортами, груженые, переполненные мешками, корзинами и ящиками, животными и людьми; они перевозили монашек и стражников, купцов и чужеземцев, клириков, посланцев и держателей гостиниц, а также владельцев кораблей, стоящих на якоре в Слёйсе, которые пролетали мимо на своих быстроходных скифах, нагибая мачты, чтобы проскользнуть под блестящими от воды арками мостов.

По обеим сторонам каналов теснились крытые черепицей дома с цветочными горшками на окнах и балкончиках, с крышами, подобными глазури на пироге. Их опоры, ворота, двери складов выходили на канал. Ступеньки вели прямо из воды в крошечные садики, где розы карабкались по стенам, подрагивая от каждой проплывающей лодки и посылая ей вслед свой аромат.

Ван Борселены были родом из Зеландии, но в душе Кателина чувствовала, каково это — быть уроженцем Брюгге.

В Эдинбурге все было серокаменным и просто серым, даже дерево. И все дороги там были прямыми, а стены — устремленными ввысь. Брюгге же весь плоский. Брюгге — словно в веснушках теплых кирпичей, а вдоль улиц в беспорядке теснятся особняки, дворцы и дома богачей. В Брюгге повсюду слышатся голос воды, и эхо, отражающееся от кирпичных стен, и шепот деревьев, и хлопанье сохнущей ткани под ветром, и бесконечное ворчание, подобное голосам болотных лягушек, и немолчный скрип ткани, растянутой на ширильных рамах. Брюгге говорил крикливыми голосами чаек и перезвоном колоколов.