Мужские игры

За столом разом возбужденно заговорили. Не слушая друг друга, каждый обращался к президенту. Не было уже единой отстаиваемой позиции, единых требований - были люди, не ожидавшие зайти так далеко и теперь пытающиеся "отыграть назад". Все еще стоял с дрожащими губами Савин - он видел себя виновником происшедшего.

Сорвался со своего наблюдательного пункта Рублев. Он подошел к Второву и принялся настойчиво шептать в ухо.

И лишь сам Второв стоял неподвижно, скрестив руки, и смотрел на мечущихся перед ним людей с видом человека, которому неожиданно помогли принять трудное решение.

- Ну, довольно мельтешить, - произнес он, и конференц-зал выжидательно затих. Члены правления расселись по своим местам, как вышедшие из повиновения хищники, вернувшиеся на тумбы в ожидании наказания.

Второв обвел всех почти ностальгическим взглядом:

- Правление в данном составе объявляю закрытым.

И, подхватив под руку огорошенного Рублева, вышел через заднюю дверь.

Правление затянулось. И теперь, опаздывая в аэропорт, Забелин агрессивно пробивался через нескончаемые московские "пробки". Навороченный "БМВ", требовательно сигналя, разгонял вспархивающие при его приближении "волги" и "девятки", подобно тому как сами они - лет за десять до того неприступные, крутые властители российских дорог - третировали затюканные "запорожцы".

"Навороченный", "крутой"! Забелин поймал себя на въевшемся сленге. Он со стыдом вспомнил, как на последнем фуршете в Президент-отеле, желая подольститься к собеседнику - нефтяному "генералу", компанию которого пытался перетащить на обслуживание в банк, то и дело вслед ему козырял выражениями типа "Лужок выволок Евтуха на стрелку", - подобно тому как высшее общество конца восемнадцатого века переходило на французский, признаком принадлежности к истеблишменту конца двадцатого становилось умение "ботать по фене".

Но когда, в какой момент он, Алешка Забелин, кандидат наук, небесталанный вроде ученый, смеясь над анекдотами о новых русских, сам обратился в нувориша и проникся кичливым непониманием всякого, не вхожего в те круги, в которых вращался в последние годы? Недавно при знакомстве с одним из умнейших, честнейших людей страны он, не контролируя себя, отвлекся и по привычке начал прикидывать, "сколько тот стоит". Новый знакомый, человек тонко чувствующий, прервался, разочарованно посмотрел на Забелина и поспешно откланялся.

Как-то само собой в порядке естественного отбора исчезли из круга зрения бывшие друзья. То есть в просьбах он старался по-прежнему не отказывать, но себе-то можно сознаться: помогал больше, чтобы снять тяжесть с себя, ну и желательно, чтобы это не требовало чрезмерных усилий. Впрочем, неловкость испытывал не только он. Старые знакомые при редких теперь встречах держались по-разному. У одних, помимо их воли, то и дело проступало заискивающее выражение просителя, ищущего подходящий момент. Другие же, напротив, держались до неестественности шумно и запанибрата. Но и в тех и других без труда читалось общее: для них Забелин перестал быть старым другом или добрым знакомым. Он превратился в их шанс на лучшую жизнь.

От новых же своих сотоварищей он отличался разве что тем, что лучше их умел не выказывать распирающее изнутри ощущение собственной значимости. Из круга вышел круг.

В редкие, свободные от бесконечной работы минуты Забелин задумывался, откуда в окружающих его людях, жирующих среди повальной нищеты, появилось и укрепилось в последние годы ощущение незыблемой крепости своего положения. Как же не боятся они того самого неотвратимого гнева обнищавшего народа, бунта бессмысленного и беспощадного, которым пугали не одно поколение богачей?

А потом как-то попалась ему фраза, которую Геббельс якобы сказал Гитлеру: "Скажите, мой фюрер, что они должны думать. И через полгода они будут так думать".

Сомневающиеся, рефлексирующие индивиды не нужны ни одной власти. Свобода слова, безусловно, великое достижение. Каждый должен иметь право сказать то, что думает. Важно только исподволь внушить, что следует думать. А потому - "пипл должен хавать".

Умнейшие из наживших стремительные, неправедные состояния быстро осознали, что самый надежный способ сохранить приобретенное - избежать реакции отторжения со стороны нации, взращенной на идее всеобщего равенства. А для этого надо заставить нацию думать на твоем языке, стремиться к тому же, чего достиг ты сам, - к обогащению. И проникаться завистью к тебе. Но не потому, что ты обокрал их. А потому, что у них пока не получилось так же точно обокрасть себе подобных.

Хочешь владеть людьми - "рули" их сознанием. Поначалу самые продвинутые из новых русских взяли под опеку советскую интеллектуальную элиту, от непривычных ласк охотно оттаявшую. Элита быстро приучилась есть с рук. Но - норовила куснуть: презрение к нуворишам скрывала плохо. А стоять бесконечно на цырлах и с благостным видом внимать зауми, что льют тебе в уши люди, неспособные заработать жалкий миллион, - занятие, согласитесь, мазохистское.

А посему, добившись, что образ бизнесмена-спонсора стал сливаться в массовом сознании с окружающими его знаменитостями, можно было перейти к следующему этапу - начать формировать собственные культурные сливки, понятно говорящие, хотящие того же, что и ты, а стало быть, предсказуемые и адекватно мыслящие.

Мощная информационная машина, пропагандирующая "новое время, несущее новые ценности", обрушилась на обнищавших, затравленных, разочаровавшихся во всем и вся людей и за короткое время перемолола в них прежние, казавшиеся незыблемыми представления о добре и зле.

В видеотеках закрутились второразрядные штатовские боевики, с прилавков сметались выпеченные на потоке ужастики и детективы, с эстрады длинноногие содержанки писклявыми голосами разносили "фанерные" тексты. Пенсионерок и домохозяек, отчаявшихся на закопченных своих кухоньках в ожидании луча света, интенсивно "намыливали" мексиканскими сериалами.

Забелин проскочил метро "Войковская". На огромном водруженном возле Ленинградского шоссе щите с надписью "Кухни "Танго" известный шоумен, облапив откинувшуюся на кухонном столе девицу, сообщал прилюдно: "Я это делаю здесь".

"А где бы еще это и делать?" - не удивлялись поспешающие в метро прохожие, у которых все равно не было денег ни на кухню, ни даже на грудастую девицу. Но появлялась мечта.

Люди попросту перестали удивляться. Сначала устали, потом вовсе утратили способность. На смену прежнему воодушевлению пришла обреченная безысходность. Безразличие повисло в воздухе и микропылью впиталось во все окружающее, разрушая последний защитительный барьер - способность к насмешке. Сатира, в самые тяжелые годы низвергавшая навязываемый официоз и дававшая силы жить, проистекает из чувства нравственного превосходства. Зависть же порождает лишь озлобленный и бессильный мат. И она же уничтожает иммунитет на пошлость.

Недавно Забелин подвозил двух банковских стажеров, толковых молодых ребят. И тут по радио началась реклама сантехники. Томно заурчал низкий женский голос: "Буль-буль-буль, в джакузи я валяюся на пузе. Задумчиво в экстазе я сижу на унитазе". В последнее время, по наблюдениям Забелина, начал формироваться новый, невиданный доселе жанр "братковой" лирики. Похоже, не довольствуясь уже ролью заказчиков, захотелось за собственные деньги "малек потворить".

От неожиданности Забелин поперхнулся и принялся хохотать. Но, глянув в зеркало заднего вида, озадаченно замолчал - непонимающие, вымученные улыбки выпускников бизнес-факультета испугали его куда больше извращенки, впадающей в исступленно-восторженное состояние при собственном мочеиспускании.

...Все возможные места парковки у зала вылета "Шереметьево-2" были, как обычно, забиты машинами "извозчиков". Если же кому-то и удавалось втиснуться меж ними, то над счастливцем сразу нависала беда - вдоль рядов с неприступными лицами прогуливались два гаишника, один из которых держал снятые перед тем номера, другой в охотничьем азарте постукивал себя по ляжке длинной отверткой.