Страница 4 из 26
— Будет! — сказал Еван. — Пошли.
Ай, сапоги-сапожки, каково в них ноге упруго ступать, с пяточки на носок переваливаться, из стороны в сторону покачиваться.
— Велики тебе сапоги? — спросил Ядреика.
— Нет, в самый раз!
Так доволен был Вахрушка, что и не заметил, как они дошли до околицы, — сами ножки в сапожках ступали, с пяточки на носок, с бочка на бочок… Ай! Что это загрохотало, загремело, громом рассыпалось над самым ухом? Оглянулся — обмер.
У Евана на голове корона высокая, золоченая, с бубенцами, на поясе у него подвешен барабанчик, в правой руке у него кожаная плеть с ременным шаром. Еван взмахивает плетью, бьет шаром в барабан, с одного бока, с другого, все скорей, да скорей, да громче.
Алешка поднес к губам две дудочки, лучами в обе стороны от углов рта расходятся. Свистит-свиристит Алешка, дудит-гудит, соловьем заливается.
А у Ядрейки на плечах птичья голова, журавлиный клюв, хохол на макушке из петушиных перьев.
И уже со всех сторон, с четырех концов бегут мальчишки и девчонки, кричат на все голоса:
— Скоморохи пришли! Скоморохи!
— Где скоморохи? — кричит Вахрушка.
Уже выбежали девицы из горницы, молодухи из сеней, старушки с завалинки скатились, распустили рукава, поплыли уточкой. Молодые парни вкруг них вприсядку пошли.
Еван скачет козлом, выкидывает ноги в разные стороны, ременной шар в барабан мелкой дробью бьет. Ядреика колесом вертится, длинным клювом с молодиц платки сдирает, — они, простоволосые, пронзительно визжат.
Дудочки Алешкины заливаются.
Вдруг бросил он дудочку Евану, песню завел:
Пляшет площадь. Красное, белое в глазах мелькает, подолы рубах волнами раскачиваются, длинные рукава крыльями всплескивают.
Пляшет Вахрушка, острыми носками сапожек пыль загребает, подковками притопывает — из камушков искры высекает.
Эх, стук! Эх, звон! Эх! Эх! Эх!
А народ на Вахрушку дивится-пересмеивается:
— Сам-то маленький, а сапоги-то большие! Хорошо пляшет.
Стали ему кидать кто что может. Кто репку, кто пирог, кто пряжи моток. Кто беличью шкурку. Кто мелкую монету-резану. От смеха люди щедреют — большую кучу всякого добра накидали.
— Золотой мальчишка, — говорит Еван Алешке. — Я это сразу заметил, еще когда он в тот вечер вокруг гуся скакал. Нам от него польза будет.
— Я первый заметил, — говорит Алешка.
Глава пятая ДУДОЧКИ
Алешка учил Вахрушку в дудочки, свирельки свистеть. Дудочек у него было припасено, как у воина стрел в колчане для всякой надобности: тупая — по пушному зверю, острая — врагу в коварное сердце.
Были у Алешки дудочки для радости и для печали. Были тростниковые, берестяные, из птичьих косточек. С раструбом из коровьего рога, чтобы громче звучали, и с вставленной в них тыквочкой, чтобы дольше пели. Были простые, были двойные, было пять трубочек, вместе связанных, как ступеньки лесенки, а по ним песня взбиралась все выше и выше.
Дудки, рожки, кувички, свирели, сопелки, жалейки.
Алешка учил Вахрушку, как держать дудочку, как лады перебирать, зажимая пальцами то одну, то другую дырочку, как дыханием и движением губ менять звуки.
Алешка не по своей охоте учил Вахрушку. Сперва, когда Еван приказал ему обучить парнишку ремеслу, Алешка стал ворчать и спорить.
— Не было забот, завели порося, — бранился он. — Не дам мои дудочки-жалейки сопливому мальчишке, самому пригодятся.
На том и уперся. Сколько Еван ни торговался, пришлось уступить. Обещал Еван, как срок придет, рассчитаться с Алешкой.
Учил Алешка строго и придирчиво: чуть что не так, не по его, начнет браниться, вырвет дудочку из Вахрушкиных рук и примется его по голове лупить. Но не таковский был Вахрушка, чтобы безропотно терпеть колотушки. В первый же раз, как Алешка, нагнувшись к нему, схватил его за вихры и ударил, Вахрушка тут же дал сдачи и, тотчас отскочив и подпрыгивая на месте, крикнул:
— А ну, подходи! Я тебе так нос расквашу, неделю не утрешься! Я тебе так дам, мокрое место останется!
Ядрейка вмешался, рассудительно заговорил:
— Ну что ты, Вахрушка, петушишься? Он же тебе добра желает. Какой же это учитель, если не наказует дитя? Уж так положено!
Ну, раз уж так положено и Ядрейка так говорит, Вахрушка не стал спорить. Поклонился Алешке и попросил прощения.
А между тем время шло, и мелкие дождички смыли с деревьев листья желтые, и красные, и бурые. Уже ночами случались заморозки, и иной раз наутро лужи белели корочкой льда. Иной раз не успевали скоморохи добраться с вечера до людского жилья, приходилось им заночевать в лесу. Внизу мох мокрый, сверху еловые лапы качаются, и с них льется вода, будто нерадивая девка полные ведра опрокидывает. Разыгралась непогода, безобразничает — дождем плачет, тучами хмурится, буйными ветрами дикие песни воет.
— Я ухожу, — сказал Алешка. — Надоела мне такая жизнь. Надоело мне по непогоде маяться. Пойду в город Блестовит. Там меня ждет невеста.
— Я ее видел, — говорит Ядрейка. — Она рябая.
— Зато у ней изба теплая. Каждый день будет топить. У меня голос в горле замерз, пищит, как слепой котенок. Я пойду. Вольному воля, а спасенному рай.
— Спасайся, — говорит Ядрейка. — Спасайся на печи под овчиной. А мы люди вольные — нам воля всего дороже.
Повернулся Алешка к Евану, заговорил жалобными словами:
— Хоть ты меня пойми, Еванушка. У меня от этой сырости голос охрип. Голос у меня высокий, заливчатый. На мой голос птицы слетаются, люди сбегаются. А без голоса что я буду за человек? И не держи на меня обиды. Взамен себя подготовил я вам свирелышка, обучил Вахрушку всему, что сам умел.
— Я и на дудочке, и на сопелках, и на кувичках, — гордо заговорил Вахрушка.
— Не хвались, — поддразнил Ядрейка, — твои сопелки не сопят, кувички не кувикают.
— Иди, Алеша, — проговорил Еван. — Давно я этого дня ожидал. Мы на тебя зла не держим. Пришло время расставаться, разойдемся подобру.
Он вынул тряпицу с серебром, разделил его на три кучки и одну подвинул Алешке. Тот сграбастал серебро, подарил Вахрушке одну дудочку попроще и ушел.
В тот же день солнышко, как на смех, пригрело по-летнему, и всю неделю дождя не было. А на четвертый ли, на пятый ли день случилось, что сидели они на полянке и обедали и вдруг выскочила из-за кустов собака, высокая, как теленок, узкая, как змея, мелькнула мимо них, будто молния. А за ней вторая, третья, целой стаей пронеслись. А за ними кони, а на конях всадники. Иные из них в цветных одеждах, за плечами пестрые плащи плещутся, а в руках и них трубы — у кого медные, у кого деревянные, они в них на скаку дуют и гудят.
А иные всадники в узкую кожаную одежду с ног до головы затянуты, кожаные островерхие колпаки низко надвинуты. Обличье у них не наше — лица плоские, глаза узкие. И верхом сидят, низко пригнувшись, к конской спине прильнув, будто то не люди, а серые волки в седла посажены. А за этими всадниками еще несколько повыехали из лесу, остановились посреди поляны, о чем-то совещаются. При виде их Еван упал на колени и потянул за собой Ядрейку с Вахрушкой.