Страница 14 из 54
– Здесь у нас гостиная.
Он показал на открытые двери первого этажа. Она шагнула туда, но остановилась так внезапно, что Джон налетел на нее.
– Господи помилуй, я не верю собственным глазам, – пробормотала она.
Это были первые слова за те полтора часа, что они пробыли вместе.
Виола переступила порог и медленно повернулась, изумленно оглядывая стены.
– Пунцовые обои, – фыркнула она, недоуменно глядя на него. – Вы сняли дом с пунцовыми обоями!
– Они алые, Виола, – возразил он – Не пунцовые!
– Алые? – переспросила она, качая головой. – О нет, нет, Хэммонд, ничего подобного. Пунцовые, как розы.
К его полнейшему потрясению, она улыбнулась, словно солнышко вышло из-за туч. Мало того, рассмеялась грудным коротким смешком.
– Кто бы мог поверить! Джон Хэммонд и гостиная с пунцовыми обоями!
Он словно прирос к месту, жадно ловя ее смех. Как давно он не слышал ничего подобного! Ни у одной женщины не было такого смеха, тихого и гортанного. Ангельская внешность и чувственный, призывный смех, имевший свойство мгновенно пробуждать в нем желание. И тогда, и сейчас. Он ощутил, как это желание загорелось в нем с внезапной, неожиданной силой.
– Хэммонд, что с вами? – спросила она под его упорным и страстным взглядом.
– Я помню этот смех, – пробормотал он, – и всегда любил вашу манеру смеяться.
Она мгновенно стала серьезной. Улыбка померкла. Но тут раздался бой старинных напольных часов.
– Уже четыре часа? – воскликнула Виола, направляясь к двери. – Давайте поскорее посмотрим все остальное. Званый ужин у леди Фицхью начинается в восемь, а мне еще нужно вернуться на Гросвенор-сквер переодеться.
Усилием воли он поборол желание, но в ушах по-прежнему звучал низкий грудной смех, такой чувственный. Как он мог забыть его?
Они поднялись на второй этаж. Он свернул влево, повел ее по короткому коридору и остановился перед дверями.
– Наши покои здесь. Это ваша спальня. Моя примыкает к ней.
Виола, чуть поколебавшись, вошла в спальню, осмотрела серовато-голубые стены, шторы чуть темнее оттенком и мебель орехового дерева, но ничего не сказала.
– Если хотите, можете перекрасить комнату, – сказал Джон, подходя к ней. – Я знаю, вам не нравятся голубые стены, так что…
Он осекся. Жена смотрела прямо перед собой. Лицо вдруг стало жестким. Брови сведены.
Услышав странный шелест, он опустил глаза. Оказалось, что она так сильно стиснула поля шляпки, что хрупкая соломка ломалась под пальцами.
Проследив за ее взглядом, он понял, что она смотрит и открытую дверь его спальни. На широкую удобную кровать с толстой пуховой периной, пышными подушками и темно-красным бархатным покрывалом. Значит, ей до сих пор больно при одной мысли…
– Послушай, – неожиданно для себя заверил он, – с тех пор как я живу здесь, в этой спальне не было ни одной женщины. Клянусь!
Виола молча отвернулась и подошла к комоду орехового дерева. Выдвинула ящики и принялась их изучать с таким вниманием, словно ничего интереснее в жизни не видела.
Он мучительно искал подходящие слова, которыми мог бы развеселить жену. Ну… или поговорить на отвлеченные темы. Если бы она что-то сказала о мебели. О том, как ей понравился Гейнсборо вон на той стене. Сказала, что да, она перекрасит комнату. Ну, хоть что-нибудь!
А когда она заговорила, вопрос застал его врасплох.
– Каковы ваши истинные намерения, Хэммонд? – бросила она, не оборачиваясь. – Когда пройдут эти три недели… и если я не обращусь в палату лордов и мы снова станем жить вместе… собираетесь ли вы немедленно предъявить на меня свои права?
– Ч-что? – растерялся Джон.
– Я говорю с вами прямо и открыто.
Она гордо вздернула подбородок, но тут же, словно испугавшись, наклонила голову и стала рассматривать ковер под ногами. Джон молчал.
– Итак? – не выдержала она.
Иисусе!
Джон медленно выдохнул. Жестокая правда, разлучавшая их и заключавшаяся в том, что его ласки будут ей так же неприятны, как были до сих пор, снова встала перед ним во всей своей неприглядности. А ведь он старался не думать об этом. Даже вчера, когда она попросила дать ей время привыкнуть к мысли о том, что они снова будут жить вместе, он постарался выбросить из головы неприятные мысли. Но теперь, стоя в спальне, где будет жить Виола, он понял, что больше не может трусливо прятаться от ее вопросов.
Джон знал, что их совместная жизнь не будет легкой и приятной. Но, видя испуганное лицо жены, спросившей, намерен ли он предъявлять на нее супружеские права, что, черт возьми, может ответить мужчина?
Джон провел рукой по лицу. И что теперь делать? Виола не желает лечь с ним в постель? Поверить невозможно!
Он снова вспомнил первые месяцы их брака. Хотя с тех пор прошло много времени, он не забыл ее раскованность в постели, ту беззаветную преданность, которая делала ее теперешнее презрение к нему еще более невыносимым. И теперь смятение с новой силой охватило его. Что, если он больше никогда не пробудит в ней прежних чувств? Какая жизнь тогда их ждет?
– Господи, Виола, – выдавливал он слова сквозь липкий страх, – неужели все прошло? Прошло без следа?
– О чем вы? – нахмурилась она.
– Было время, когда нам достаточно было обменяться взглядами, чтобы мчаться к ближайшей кровати.
Виола поморщилась и отвернулась.
– Не надо…
– Между нами буквально искры летали, – продолжал он, – Горел огонь. Я помню, как ты любила мои прикосновения. И одному Богу известно, как я любил твои.
Он ощутил, как желание нарастает снова. Желание, тлевшее в нем с той минуты, как он услышал ее смех.
– Когда-то мы были нужны друг другу. Помнишь?
Виола вспыхнула. Подбородок задрожал. Она снова отвела глаза.
Но Джон не отступал, зная, что должен заставить ее вспомнить, что было между ними тогда. Давным-давно.
– Мы были неукротимы. Страсть пылала между нами лесным пожаром. Ты не могла забыть, что испытывали мы оба, когда оказывались в постели. Сладкая боль, блаженство…
– Прекрати! – пронзительно вскрикнула она и запустила в него шляпой.
Шляпа ударила ему в грудь, отскочила и упала на пол, разлетевшись в клочья соломки, шелка и перьев. Джон переступил через них, воспламененный своими мыслями, словами и воспоминаниями.
– И теперь ты пала так низко, что утверждаешь, будто я способен взять тебя против воли? Только не говори, что мы испортили все!
– Не я! – взорвалась она. – Ты!
Но сейчас Джон плевать хотел на то, кого и за что нужно винить. Она по-прежнему сохранила способность возбудить его так же быстро, как зажечь спичку. Оставалось узнать, способен ли он сделать то же самое с ней. Если нет, значит, надежды не осталось.
Он шагнул к ней. Она отступила, упершись спиной в комод.
– Вчера ты сказала, что наша совместная жизнь была адом, – продолжал он. – Но, оглядываясь назад, я вижу другое. Я помню, как хорошо нам было вместе. Помню, как тебе нравилось любить меня по утрам и как мы завтракали в постели. Ты обожала ежевичный джем.
Она повернулась, словно пытаясь сбежать, но Джон загородил ей дорогу. Они слишком долго бегали друг от друга.
Поэтому он уперся ладонями в комод, по обе стороны от ее головы, надежно поймав Виолу в капкан. И нагнулся, вдыхая нежный тонкий запах, распознать который смог сразу. Фиалки. От нее до сих пор пахло фиалками.
Очень давно он ощущал этот запах, просыпаясь по утрам. Ощущал ее тепло.
Джон закрыл глаза, глубоко дыша. Образы прошлого мелькали в голове: свадебное путешествие в Шотландию, три месяца, проведенные там в уединенном коттедже. Три месяца чувственных ласк, когда ее рыжеватые волосы падали на лицо подобно золотистым солнечным лучам. Осень в Нортумберленде и массивная кровать красного дерева в Хэммонд-Парке, снежно-белые шелковые простыни, аромат фиалок и Виола рядом.
Вожделение охватило его при мысли о тех минутах, когда он слизывал ежевичный джем с ее губ. Может, она права, утверждая, что их совместная жизнь была адом, потому что сейчас его тело было жарче адского огня. Но какой же это чудесный огонь!