Страница 13 из 54
– Зачем?
– Ни к чему так расстраиваться. Я не похищаю вас, Виола. Просто хочу, чтобы вы своими глазами увидели дом. Если выберете его в качестве нашей лондонской резиденции, наверное, прежде всего захотите что-то там изменить.
– Сомневаюсь.
– Можете потратить любые суммы.
– Спасибо за такое великодушие, Хэммонд. С вашей стороны весьма щедро предоставить в мое распоряжение деньги Энтони, но…
– И мои тоже, – перебил он. – Поместья и вложения в различные предприятия приносят огромный доход благодаря нам обоим.
Как она ненавидела, когда он рассуждал так благоразумно! Она сразу чувствовала, что у нее долг перед этим человеком, и поэтому не хотела видеть его таким… рассудительным.
– Я ценю ваше предложение и благодарю зато, что позволили мне заново обставить ваш дом, – деланно улыбнулась она, – но, по-моему, все это совершенно бесполезно.
– Ваше нежелание поддержать меня просто убивает. Не понимаю, почему вы не на седьмом небе от таких перспектив!
– На седьмом небе?
Она воззрилась на него и хотела возмутиться, но заметила веселый блеск в его глазах.
– Да. Вы обожаете обставлять дома. Всегда обожали. А теперь получили вескую причину разорить все магазины.
Любая жена бросилась бы ему на шею и осыпала благодарными поцелуями.
– Мечтайте сколько угодно.
– И буду. Я живу ради этого дня. Конечно, когда этот день настанет, боюсь, я умру на месте от потрясения. А потом вы пожалеете, что не осыпали меня поцелуями.
«Не дразни меня. Только не дразни. Просто уходи». Она набрала в грудь побольше воздуха и сказала:
– Я так и не смогла решить, что именно в вашем остроумии раздражает больше всего. Те остроты, которые могут ранить человека, или веселые, дружелюбные шутки, которые окружающие находят столь очаровательными?
– А ведь было время, когда вам все во мне нравилось. Ирония заключается в том, что ни то ни другое не выражает всей глубины моего характера.
С этим загадочным замечанием он поклонился и направился к двери.
– Я не шучу, Хэммонд! – крикнула она вслед. – Никакого примирения не будет!
– Да, со стороны кажется, что шансов мало, – согласился он, – Я должен поставить на себя в «Бруксе». Полагаю, выигрыш будет огромным.
Виола досадливо поморщилась:
– В «Бруксе» делают ставки на наше примирение?
Он остановился и удивленно посмотрел на нее.
– Разумеется. И в «Уайтсе», и в «Будлзе» тоже, насколько я понимаю. Вернется ли леди Хэммонд на брачное ложе еще до окончания сезона? И что станет делать Хэммонд, если этого не произойдет?
Сгоравшая от стыда Виола тихо застонала.
– Боже, спаси нас, бедных женщин, от джентльменов и их клубов.
– Бросьте, Виола, – усмехнулся он. – По-моему, это комплимент вашему упрямству и силе воли, тем более что на меня ставят весьма немногие.
– А вас забавляет что все мужчины считают меня такой фурией, перед которой никому не устоять, – сухо бросила она.
Этот негодяй еще и смеется!
Прислонившись плечом к косяку, он скрестил руки на груди.
– Я не обсуждаю то, о чем говорят в клубах. О чем беседуют между собой мужчины, лучше не знать. Ни одной женщине не полагается об этом знать, иначе они так возмутятся, что навеки лишат нас счастья пребывать в их обществе.
– Ничего не скажешь, велика потеря.
– Разумеется, велика, ибо в этом случае все человечество просто вымрет! – ухмыльнулся Джон, прежде чем исчезнуть за дверью. Но из коридора до нее донесся его голос: – Среда, Виола. Два часа.
Он всегда ухитряется оставить за собой последнее слово! Ненавистный человек! Не хватало еще, чтобы она проводила с ним время. Все же это лучше, чем жить с ним, а сегодня она добилась трехнедельной отсрочки. Остается надеяться, что стратегия выжидания оправдает себя, ибо иного выхода у нее просто нет.
Глава 5
Два дня спустя Джон получил все основания сомневаться в том, что его идея показать дом Виоле была блестящей.
Он начал снимать на сезон лондонский дом два года назад, когда они с Виолой перестали делать вид, будто от их брака хоть что-то осталось. Именно он и сделал последний шаг, решив, что нет смысла соблюдать приличия во время сезона, если все в обществе знали, что остальное время года каждый из супругов живет собственной жизнью. Более того, он был не в состоянии вынести еще одну мучительную весну в одном доме с супругой, ночуя при этом в разных спальнях.
И вот теперь экипаж уносил их по направлению к дому, и тишину нарушал лишь шорох летнего дождичка, танцевавшего на крыше. Виола сидела с замкнутым, надменным видом, ставшим привычным для нее за последние годы: холодная богиня, которую он презирал. Недаром сразу становился злым, саркастичным и язвительным. Потому что невольно вспоминал страстную, смеющуюся, пылкую девушку, на которой когда-то женился. Та девушка подарила ему одно из величайших наслаждений в жизни, но сейчас стала не более чем смутным воспоминанием. Он ненавидел теперь это чопорное, рассудительное создание, особенно еще и потому, что сознавал долю своей вины в таком преображении.
Пока экипаж медленно крался по Нью-Оксфорд-стрит, Джон украдкой изучал жену. Она смотрела в окно, отказываясь даже взглянуть на него. А он думал о том, как изменило ее время. Но на этот раз не ощущал гнева. Только странную пустоту. Он потерял нечто очень ценное восемь лет назад, когда исчезла та девушка. Нечто прекрасное и хрупкое. То, чего он больше не вернет.
Вряд ли он сумеет преодолеть ее нежелание увидеть его точку зрения на то, что случилось между ними. Когда-то он сумел завоевать ее своим обаянием и остроумием, но теперь все стало иным. Оба наделали столько ошибок, так больно ранили друг друга, и вот теперь он не знал, сможет ли очаровать и поразить ее остроумием настолько, чтобы вернуть.
Конечно, вчера он разыграл вполне правдоподобный спектакль, но его уверенность была фальшивой. Глядя на ее изящный бесстрастный профиль, он задавался вопросом, сумеет ли снова пробудить в ней прежнее желание. Два дня назад ему почти удалось ее рассмешить. Тогда она чем-то отдаленно напомнила ту девушку, на которой он женился. Но сегодня это впечатление исчезло.
Она заставила Джона полчаса прождать в гостиной Тремора, прежде чем спуститься вниз, и с тех пор не произнесла ни единого слова. Перемирие, покорная жена, сын – все это очень сильно отдалилось.
Экипаж свернул на Блумсбери-сквер и остановился перед домом. Лакей открыл дверцу и опустил ступеньки. Джон спрыгнул вниз и протянул руку Виоле. Та поколебалась, глядя на затянутую в перчатку руку, но все же позволила помочь ей спуститься. Они вошли в дом, довольно скромный по сравнению с Эндерби. И штат слуг был небольшим, поскольку Джон не принимал здесь гостей. Да и обстановка скромная: немного мебели, ковров и картин, зато много книг.
Заметив, как она оглядывается по сторонам, он не выдержал и сказал:
– Видите? Ничего особенного. Поэтому я подумал, что вы захотите приобрести сюда несколько новых вещиц.
Виола, не отвечая, вытащила шляпную булавку, сняла шляпу, стряхнула с нее капли воды и воткнула булавку в тулью. Джон вспомнил, что она терпеть не могла носить шляпы, и это ему нравилось. Когда у женщины волосы подобны солнечному свету, грех их прятать!
Она внимательно осмотрела пол из плит известняка в прихожей, полированные перила лестницы орехового дерева и стены цвета сливочного масла, после чего молча направилась в глубь дома, не выпуская из рук шляпы.
Он провел ее по первому этажу, кухне и помещениям для слуг. Виола по-прежнему не удостаивала его разговором.
– На следующий сезон мы могли бы найти дом побольше, – сообщил Джон, проводив ее в гостиную. – Этот слишком мал, чтобы принимать гостей.
Она даже не потрудилась кивнуть, и невеселые мысли, одолевавшие его в карете, стали еще более мрачными. Упоминание о будущем сезоне не нашло у нее отклика, а ведь он хотел вызвать в ней раздражение, гнев, спровоцировать ссору. Тогда он хотя бы понял, что небезразличен ей. Но он боялся ее холодного молчания и хотел прервать его, хотя не знал как.