Веселое горе — любовь.

Теперь можно спокойно и как следует все обдумать. И Гринька стал думать. Нет, чердак явно не годился! Мама редко поднимается туда, но ведь поднимается! Если она увидит голубей — конец. Птиц ему больше не видать, как своего затылка. А от этого с Гринькой может случиться горячка, малярия или даже скарлатина. С такого горя и взрослый заболеет, а он, Журин, все-таки маленький, что там ни говори.

И Гринька снова стал думать.

Оставалось одно-единственное место — под домом. Правда, и под домом — не так просто. Там, в глубокой норе, живет Ласка, сибирская лайка, здоровенная собачина, ростом почти с Гриньку. Она оттуда сторожит дом.

Попробуй-ка, вытури ее! Она, небось, такой крик поднимет, что оглохнешь. С глухотой, конечно, можно помириться, дело не в ней. Хуже другое. Услышит мама, и тогда вся затея немедленно рухнет, как крепость из поленьев.

Однако никакого другого выхода не было, и Гринька, вздохнув, пошел к норе. Но именно в это самое время его осветила замечательная прекрасная мысль. Тогда Гринька тишком пробрался в кухню, выудил из кастрюли кусок горячего мяса и, остудив его, вернулся к норе.

— Ласка, а Ласка! — позвал он собаку. — Иди, я тебе полопать принес.

И он показал дыре кусок мяса. Откровенно сказать, Гриньке самому очень хотелось съесть это мясо, оно редко бывало в доме, но ведь каждому понятно: без потерь в таком большом деле не обойдешься.

Ласка выскочила из дыры, стряхнула с себя мелкий мусор и, смеясь во всю огромную пасть, уставилась на мальчишку.

Помахивая куском мяса перед носом собаки, Гринька пошел в сарай.

Зайдя туда, он запер дверь на крючок, завязал на шее у Ласки веревку и второй ее конец прикрепил к своему колену. И скорей стал сооружать собаке новую квартиру. Повалил плашмя большой ящик из-под стекла, накидал в него разных тряпок: пусть лайке будет мягко. Потом вколотил в землю огромный крюк и, отвязав веревку от колена, замотал ее за крюк.

Подумав, вздохнув и почесав затылок, отщипнул немножечко от куска мяса, отдал эту малость лайке, а остальное мясо опять потащил на кухню и опустил в кастрюлю.

Теперь оставалось устроить гнездо голубям. Гринька затолкал в нору картонную коробку, раньше положив в нее охапку сена, и снова помчался в сарай. Вскоре уже он топал оттуда, волоча в обнимку старую ватную куртку, оставшуюся от отца.

Окончив приготовления, Гринька с величайшими предосторожностями перенес своих птиц под дом.

Заткнув лаз в нору ватником, побрел к матери.

Вы не думайте, что если мальчишке семь лет, то он вовсе простофиля и ничего не понимает. Нет, Гринька прекрасно все понимал! Сейчас вы в этом убедитесь сами.

На кухне мамы не оказалось. Она сидела в комнате и быстро стучала на швейной машинке. Шила сыну школьный костюм, потому что — и это вы тоже должны знать — Гринька через месяц уже будет не просто какой-нибудь там Журин Григорий, а ученик первой группы двенадцатой образцовой школы! Конечно, теперь уже, когда есть голуби, школа ему не очень-то нужна, но раз такой порядок — бог с ним! — Гринька пойдет в школу.

— Ты это мне шьешь, мама? — спросил он самым что ни на есть ласковым голосом.

— Тебе, сынок.

— Спасибо, мама.

Варвара Петровна удивленно покосилась на сына, но ничего не сказала.

— Очень красивая форма, — заметил Гринька и даже пощелкал языком. — Ни у кого нет такой.

— Правда? — обрадовалась мать. — Тебе нравится?

— Еще бы! — пылко воскликнул Гринька. — Очень дорогая материя.

— Ну, не очень, — совсем оттаяла мать, — но все-таки красивая и прочная.

Гринька сел на табуретку рядом с матерью и стал следить за тем, как она ловко крутит ручку машинки. Потом сделал строгое лицо и вздохнул.

— Ты о чем, сынок?

Гринька вздохнул еще раз, посильнее и поглубже.

— Я ночью, мама, заснуть никак не мог, а потом выглянул в окно и вижу: кто-то через забор лезет. Около сарая.

— Господи! — испугалась мать. — Кто же это?

— Не знаю, — скучающим тоном сообщил Гринька, — может разбойники, а может просто так — пьяный какой-нибудь.

— Какой ужас! — всплеснула руками мать. — Что же нам теперь делать?

— Я уже придумал, — быстро отозвался сын. — Надо привязать Ласку возле забора, а конуру сделать в сарае. И ни один разбойник не сунется.

Мать обняла Гриньку, поцеловала в запыленный льняной хохол:

— Умница!

— Ну, это просто, мама, — скромно сказал Гринька. — Это каждый догадается.

— Ну, пойди тогда, сынок, и устрой все. А я не могу, мне шить надо.

Гриньке не терпелось сказать, что все уже сделано, но он побоялся испортить дело и смолчал.

Оставив мать, забежал на кухню, взял кусок хлеба, налил воды в блюдечко и понес еду и питье птицам.

Полдня пролежал Гринька на пузе, рассматривая птиц, кормя и лаская их.

Лежать было неудобно, потому что голова, грудь и живот впихивались в нору, а все остальное оставалось наружи. Но это было совсем несущественное неудобство. Просто о нем даже и говорить не стоило!

Зато какое счастье испытывал Гринька! Он не только разглядел каждое перышко голубей, не только сосчитал каждое черное пятно на оперении своих «сорок», но даже не раз потрогал перья у них на спинках. Уж не говоря про то, что попоил и покормил хлебом.

Он бы еще пролежал сколько угодно, ввинтившись в дыру, как шуруп в стену, если б его не отвлекли.

А отвлек Гриньку его старинный приятель Ленька Колесов. Тот самый Колесов, который совершенно открыто держит на чердаке своего дома шесть замечательных голубей, по десять копеек штука. И знает о голубях все, даже то, как они вылупляются из яиц.

Приятель потыкал Гриньку прутиком в ноги, и Журин, как обожженный крапивой, выпятился из норы. Он был готов в эту минуту зареветь от отчаяния: думал, что прутиком тыкает мать.

Увидев Леньку, облегченно вздохнул, и губы сами собой поползли вверх, в улыбку.

— Ты чего там делал? — поинтересовался Колесов. — Собаку лизал?

Колесов немножко грубоват, но сейчас Гринька совершенно не обратил внимания на его насмешку.

— Со-оба-ку... — протянул он и сощурил глаза, заранее представляя себе, как ахнет Ленька, узнав, в чем дело. — Погляди сам.

Колесов вполз в нору, побыл там минуту и раком выбрался на волю.

— Ничего птица, — важно заключил он, отряхиваясь от земли, — пятнадцать копеек пара.

— Пя-ятнадцать... — недовольно сморщился Гринька. Было просто безобразно ставить рядом такое богатство, как голуби, и такой пустяк, как деньги.

Ленька пошевелил про себя губами, шмыгнул носом и буркнул:

— Салага!

— Это почему же я салага? — обиделся Гринька,

— Слетят у тебя птицы.

— Как слетят?

— А очень просто, выскочат из норы и — в крылья,

— Что же делать?

— Оборвать надо.

— Как это?

— Давай птиц. Покажу.

Гринька слазил в дыру, достал голубей и передал их Леньке.

Журин и сморгнуть не успел, как Колесов вырвал все большие перья из крыльев птиц. Гриньке хотелось зареветь от отчаяния, но он сдержался и только страдальчески смотрел на сразу подурневших птиц.

— Вот теперь не улетят, — сказал Ленька, возвращая «сорок» хозяину. — А когда обрастут — привыкнут к дому, тогда уже — считай, твои. Скажи спасибо, что научил.

Ленька тоже этой осенью шел в школу, и поэтому приятели решили немножко потолковать о ранце, книжках и пеналах. Но много о пеналах не поговоришь, и мальчишки снова стали рассуждать о голубях.

— Ты ночью бросай им корм, когда темно, — поучал Колесов Гриньку. — Лопать зерно они, конечно, днем будут, но кидай все равно ночью. Тогда мамка ничего не заметит. Можно год или два держать, пока увидит.

Вот так началось длинное, через всю жизнь, Гринькино путешествие «в тюрьму» или «на необитаемый остров».

Удары судьбы посыпались мальчишке на голову без всякого промедления.

Мать обнаружила голубей не через год, а через два месяца. Птицы к этому времени уже обросли, и Гринька, когда мать уходила на работу или на базар, позволял им ходить по двору. Но тут же сразу загонял под дом.