Страница 14 из 25
О легендах и былях давай в следующий раз, — сталкер сделал над собой заметное усилие. — Известная обитаемая часть как раз проходит по нашей ветке. Как я сказал, и на второй, и на третьей ветке наверняка кто-то выжил, но из-за дурной Площади пятого года достоверно ничего не известно. Площадь — как кость в горле… плотно держит свою часть второй ветки и обрубает южную часть первой.
— Что значит обрубает? — не сдержался Корнет.
Кузьмич провел толстым пальцем по первой ветке — с севера на юг — и уперся в Площадь 1905 года, — вот Площадь, за ней Геологическая. Площадь её не контролирует, потому как контролировать там нечего, обитателей нет. Зато есть… нечто или некто… люди называют это Хозяином, Стражем, Хароном, Пограничником… короче, всяко кличут, с перепугу фантазия хорошо работает… Странное место, очень странное. И не пройти его просто так…
— А что за Пограничник такой? Мутант что ли?
— Может и мутант, — Кузьмич пожал плечами. — Только не видел его никто — брешут разное, но толком ничего не известно. Говорят, дань он собирает — человеческими душами. Как за что? За проход через станцию. Очень уж многим хочется на юг по ветке пробиться — ведь там супермаркеты стоят огромные, не разграбленные, ждущие своих отважных сталкеров. Есть такая присказка: дорога в Рай проходит через три круга ада — Площадь — олицетворение человеческой подлости, Геологическая — нечеловеческой жадности, и Бажовская…
Корнет закашлялся. И не мог остановиться несколько долгих минут, чем окончательно довел пожилую медсестру:
— Кузьмич! Старый ты хрен, волосня седая — а сам всё сказки рассказываешь, да языком, как помелом… Шел бы, делом наконец занялся! Нечего мне раненных ребят глупостями морочить!
Ивашов, продолжая кашлять, жестом остановил старушку. Прокашлявшись, сиплым голосом попросил:
— Баба Катя, дай нам полчаса. Пожалуйста.
И улыбнулся — устало, вымученно, моляще…
Медсестра возмущенно всплеснула руками, чертыхнулась одними губами, но перечить своему любимцу не стала. Лишь исподволь кулаком погрозила виновато усмехающемуся сталкеру.
— Кузьмич, извини, что там с Бажовской?
— Да ничего, Сережа. Мы с тобой про Хозяина говорили. Паскудное существо. Многие наши ребята — сталкеры — навсегда остались там, на Геологической. Мало кому удалось пройти дальше. А кому посчастливилось пробиться до Бажовской… того уж с нами нет.
Я тоже пытался… пройти. На Площадь нам — динамовцам, ходу нет. Да не очень-то и хотелось. Площадники живут пусть и зажиточно, но их диктаторские замашки не по мне — замучить чужака, запытать, а потом и прилюдно повесить за «шпионаж» — их любимое развлечение. Обошел я эту станцию. По поверхности.
Корнет от удивления чуть снова не захлебнулся кашлем.
Кузьмич довольно засмеялся в ответ на невысказанный вопрос:
— Сережа, не спрашивай, меня твоя нянька за эти «сказки» совсем со свету сживет. Прошел и прошел, как видишь — жив и более-менее здоров.
Баба Катя смолчала, однако, что она думает по поводу душевного здоровья Кузьмина, было понятно и без лишних слов.
— Площадь обошел, добрался до Геологической, — продолжил сталкер уже без тени улыбки. — Два часа я там торчал, у входа ничем не защищенного — ни гермозатворов тебе, ни ворот — ничего. Голая лестница… А спуститься не смог, такой страх меня обуял, аж затрясло, зазнобило. Десять потов сошло… но на ступеньку первую даже не ступил. Убежал. До самой Динамо бежал без оглядки. Автомат, рюкзак — всё побросал…
Ребята сказали, не допустил меня Хозяин… побрезговал наверное. Душа видать слишком черна, не по нраву упырю — жестковата на вкус будет. Ему больше младенцев подавай невинных, детишек он без отказу принимает, тварь подколодная… люди семьями прорывались, когда зачистки на Площади шли — ни одного ребеночка не пожалел, женщин сколько загубил… Считай мужики только и прошли, да и то не все. Не Хозяин там — Паук в логове…
Кузьмич замолчал. Зло, напряженно. Сквозь зубы процедил:
— Митька Сологуб, Серега Старый, Паша Колесо, близнецы Электроники, Верка Щекотуха, Игнат Москвич — золотые всё мужики… ну Верка, понятно, баба — но какая! Сокровище, а не баба. Боевая! Кремень! Лучше любого из нас метро знала, на такие станции забредала, что на картах и не значатся. Всех пожрал паучина… самых достойных сталкеров. Ты знаешь, какие это были ребята?! Любой спину прикроет, из беды вытащит, а если надо — и жизнь отдаст, себя не пожалеет. Светлые люди, чистые души… настоящий деликатес для каннибала.
И уже не сдерживаясь, в голос, в крик — прорычал:
— Друзья все там! Все до одного! А я здесь! Живой! Потому что трус! И душа тьмой пропитана, грехами тяжкими… Но ничего, Сережка, ничего. Я вернусь туда. Очищу душу — молитвами, добрыми делами, раскаянием — и вернусь… Мне уже не страшно… страшно жить вот так… а умирать оно легко. Когда за родных своих, товарищей боевых и верных…
Голос сталкера задрожал, надорвался.
Баба Катя вжалась в стенку. Её изумленный взгляд ни на миг не оставлял понурившего, опустившего голову Кузьмича. Хотела что-то сказать, но лишь вздохнула тяжело и безвольно осела на стул.
Корнет в задумчивости почесал переносицу, нахмурился и ровным, ничего не выражающим голосом, спросил:
— Геологическая — это и есть ГЕО?
Кузьмич, не поднимая головы, кивнул:
— Так её никто не называет, обычно Логовом кличут. Однако на входе станции сколота часть букв в названии, целыми остались только первые три. ГЕО.
Я умею видеть небо. Сквозь многокилометровый слой радиоактивной пыли, сквозь смерть и забвение. Люди изуродовали и тебя… Синевы больше нет, только серое безмолвие, немой крик и бесконечный укор. Тебя содрали с лица Земли и бросили сгорать в одиночестве — под лучами безразличного Солнца. Осиротевшее небо…
Звонкий, неосторожный стук железа о железо. Сдавленное чертыханье. Они прячутся в темноте, не включают фонарей. Спотыкаются о рельсы и шпалы, продираются чрез собственный страх. Трое. Мужчина, женщина и… ребенок. Маленькая девочка. Живые в мертвом царстве ГЕО. Незваные гости.
ОН — пылает алчностью — его влекут сокровища Ботанической; и ужасом — его страшит Хозяин. ОНА — безвольная, тусклая… ДЕВОЧКА — робкий, дрожащий свет, надежда и ожидание. Три огонька в черноте тоннеля.
Я озаряю станцию аварийным освещением. Глупые прятки закончены.
ОН кричит, захлебывается. «Хозяин, Хозяин проснулся». Если бы Хозяин умел спать…
ОН знал, что за переход придется заплатить, надеялся, что сможет проскочить, но всё равно знал… Давно разлюбленная жена и дочка, которая в тягость — вот, что ты приготовил мне в жертву? Скинуть с себя бремя нелюбви — это ты называешь платой? Ты заплатишь… я осуществлю твою мечту — дарую дорогу через ГЕО. К Бажовской.
ОНА. Она пойдет с НИМ. Это тоже плата — за безразличие. К себе и к той, что ты подарила жизнь.
Они убегают. Двое взрослых, бросающих дитя на темном полустанке. ДЕВОЧКА плачет, зовет родителей. Но у неё своя дорога, свой путь. Путь принесенных в жертву.
Снаружи послышались громкие старушечьи причитания, сдобренные довольно «перчеными» словечками, потом резкий барабанный бой в дверь: «Батюшка, открой, пусти грешницу».
Комендант и священник переглянулись, оторопев от подобно напора.
Не дожидаясь разрешения, в комнату влетела баба Катя, медсестра из госпиталя и заголосила:
- Константин Михайлович, отец Павел, что же это такое творится, Господи?! Кузьмич — хрыч полоумный, недоумок проклятый, надоумил Сереженку нашего, больного дитятку, переться куды-то! Да как же это, его ведь силой не удержишь! Сам на ногах еле стоит, а меня старую слушать не желает — «надо мне, баба Катя». Вразумите бедненького, не пущайте…
Первым в себя пришел комендант:
— Катерина Генриховна, взрослый человек, а тараторишь как дитя малое… и влетаешь как ураган, только честных людей пугаешь. Непонятно ж ничего.
В ответ медсестра только замахала руками, громко заохала «Беда, беда», схватила вконец растерявшегося священника и бесцеремонно потащила в сторону больницы.