Страница 21 из 32
На вопрос об имени отозвался свысока:
— А тебе-то зачем? — Потом все же добавил: — Юркой зови. Не ошибешься.
Чашкин примолк. Юрка тоже минут двадцать вел машину молча. Яростно, с азартной ненавистью выкручивал баранку, не давая машине сползти в разъезженную колею.
Затем дорога полегчала, и столь же быстро настроение у Юрки изменилось. Он покосился на забившегося в уголок, то и дело задремывающего Чашкина и сказал:
— Если, ты говоришь, Москву закрыли, то могут и шоссе перекрыть. Что делать-то будешь?
— Не знаю.
— Э-эх, батя! — с интонацией ругани выговорил шофер. — Угораздило же тебя!
— Да уж не говори, — слегка заискивающе согласился Чашкин. — Угораздило.
— Кто по специальности-то?
— Ма′кальщик — привычно ответил Чашкин, но тотчас, почуяв что-то вроде стеснения за столь невнятную мастеровому человеку специальность, поправился: — Гальванщик то есть.
— А-а… — явно не слыхав о такой профессии, отозвался Юрка.
…А Чашкин вдруг подивился своему стеснению. Никогда еще не стыдился он своей профессии: работал и работал, не очень-то и плохо зарабатывал. А вот сейчас (от соседства, должно быть, с человеком, который дело имеет с механизмами, с умным железом машин) недомерком себя ощутил.
На хорошем-то заводе давным бы давно уже поставили автомат вместо Чашкина. Работа-то нехитра: вынуть чушку из одной «химии», перенести в другую «химию». Не дурак, он, конечно, догадывался об этом.
Иногда даже — очень, впрочем, косвенно — задумывался: — «А что будет, если приспособят на мое место какого-нибудь робота? Ни профессии у Ивана Чашкина, ни образования. Куда идти?» Тут же, впрочем, успокаивался: до пенсии пять лет, а за это время они никак не соберутся. Да и невыгодно им! Менять безотказного, двужильного, дешевого Чашкина на капризный какой-нибудь дорогостоящий механизм, которому, поди, еще и наладчик будет нужен, и техобслуживание, и запчасти из-за границы. И все же…
И все же — едкий, неприятный сквознячок обвевал душу при этаких размышлениях. Как ни увертывайся, а получалось именно так: вполне могли бы и без Чашкина обойтись на этой земле.
— Обокрали-то как? Со мной тоже случай был… Чашкин откликнулся оживленно, не давая себя опередить:
— У-у! Знатно он меня обокрал! — чуть не с восхищением ли откликнулся.
…После рассказа, почти уже беспечального. Юрка тоже с восхищением покрутил головой:
— Д-да! Ничего не скажешь! Умелец!
— Уж такой уж умелец, что как жив-то остался, прямо даже не знаю! — заулыбался и Чашкин, довольный, что рассказом своим угодил благодетелю.
— В другой раз умнее будешь! — неожиданно грубо оборвал шофер. Опять начиналась хлябь разбитой тракторами дороги.
Чашкин послушно примолк. Перепады Юркиного настроения повергали его в робость. Не то чтобы он боялся, что тот не довезет его до места, ссадит (хотя, конечно, и этого боялся). Чашкин боялся — не смейтесь — нечаянно нарушить в Юрке то состояние благородного сострадания, в которое он его нечаянно вверг и которое ужасно того красило.
Сам того не сознавая, Чашкин боялся разочароваться в Юрке.
Ему и одного аэрофлотовского белозубого жулика хватит, чувствовал Чашкин, до конца жизни.
— Вот паразитство! — со злобой проговорил вдруг Юрка. — Из-за одного человека! Да кем бы он ни был! — Юрка отчаянно крутил баранку влево-вправо, и ненависть к дороге, которую он одолевал, адресовалась прямиком, кажется, к тому, о ком он заговорил: — Столько людей! Из-за одного человека! Ну, а другие — как? — спросил, успев взглянуть на Чашкина. — Ты поездом поехал, а другие — как?
— В аэропорту остались. Кто домой вертаться стал, кто как…
— Во паразитство! — еще раз повторил Юрка. — В Америке-то если бы ихний помер, да они бы по судам свой аэрофлот затаскали!
— Сказал тоже! «В Америке»…
— Да в любой нормальной стране! — продолжал воевать с дорогой Юрка. — Развели бар-рдак!
— Им выгодно… — несмело сказал Чашкин, вспомнив недавние свои ночные размышления.
— Точно! — обрадованно согласился шофер. — Выгодно! Вот эту дорогу они каждый год ремонтируют! Декабрь настанет, сам увидишь, будут тут как тут! А то, что по весне она опять поплывет к едрене матери, им на это начхать! Зарплата идет? Идет! Галочка, где надо, стоит? Стоит! Им это, конечно, выгоднее, чем один раз сделать как следует, а потом — только мелочевый ремонт. И так — везде! Зла не хватает! Паскуда на паскуде и паскуду за собой тянет! Уу-у-ух, доиграются они в конце концов!
Они въехали в деревню. Дорога и здесь была вдребезги разбита. Озерами стояла гудронно-черная грязь.
Собачонка выскочила из-под забора, вздумала вдруг с лаем броситься под колеса, но в последний момент на краю дорожной топи остановилась, побрехала вяло и, посрамленная, повернула назад.
Возле одного из домов стояли трактор с железной волокушей, два самосвала, заплеванный грязью «газик».
— Ну-ка, стоп! — радостно воскликнул вдруг Юрка. — Посиди-ка маленько! У меня тут крестная живет…
Подрулил к забору и поспешно выпрыгнул из кабины. Угодил в грязь, весело заматюкался, по-журавлиному подымая ноги, пробрался на сухое, исчез за калиткой.
— За оградой слонялись какие-то молодые парни — все как один в резиновых сапогах, в одинаковых стеганых куртецах — все как один пьяные.
Там шла гульба, и Чашкин догадался, что его путешествию — конец.
Отломил в кармане кусок хлеба, стал жевать-пожевывать, пытаясь хоть этим утишить внезапную свою печаль.
Один из парней вывалился вдруг из калитки, чуть не упал в грязь, однако устоять сумел. Побрел рыдающей походкой вдоль улицы, дико ныряя головой чуть не до земли, шарахаясь из стороны в сторону, но каждый раз мастерски удерживаясь на краю дорожного болота.
Что-то спешно прожевывая, страшно оживленный и веселый, выскочил Юрка. Сказал, усаживаясь:
— Фу ты, сдреноть! Еле вырвался! Свадьба у них. Второй день гуляют! Вчера должны были расписаться — чтоб все чин чинарем — а им в загсе говорят: «Всенародный траур, а вы веселье хотите устроить?!..» Они подумали, подумали… Не пропадать же закуске? Да и гостей двадцать человек наприглашали. Ну и решили: пока так, без печати пока…
Он немного помолчал, весело одолевая дорогу, потом засмеялся:
— Мать невесты плачет! «Обманут они тебя, дочка!» А Петруха — парень шебутной, он — может! Хе-хе.
И после еще одной паузы — осторожно, с ноткой извинения — сказал то, чего ждал и чего боялся Чашкин:
— Я тебя, отец, вот что… До асфальта довезу, а дальше — извини, не смогу: выпимший. Ты не боись, там до Турищева совсем ничего — километров девяносто — машин много бегает, ать-два, голоснешь, любой подвезет! Не обижаешься? — Он внимательно покосился на огорченное лицо Чашкина.
Тот поторопился ответить:
— Что ты! И за это спасибо не знаю какое! Выручил.
— Главное, паразитство, что они мне стакан все-таки влили! А то бы я тебя до Турищева мигом бы домчал! Но там, вишь ли, ГАИ больно уж свирепый стоит.
— А тебе, ты говорил, куда-то еще надо было?
— В Химмаш? Подождут маленько! К ним тоже мимо поста надо ехать. Я уж лучше назад! Не то крестная обидится…
До асфальта оказалось совсем недалеко. Юрка, угрюмо промолчавший всю эту дорогу, сказал на прощание с нотками досадливого извинения:
— Ты это… не серчай! Старайся грузовые ловить — там народ получше. — Подумал, что бы еще добавить, сказал: — Ну, будь! — С лязгом захлопнул дверцу, яростно взревев мотором, в три коротких приема развернулся — и поспешил назад.
Чашкин опять остался один.
В тепле кабины грязь на коленках подсохла. Постирушечьими движениями он потер ткань, отряхнул и несколько ободрился: теперь он несколько меньше походил на бича.
Мимо него с ревом проносились грузовики. С гудением, почти неслышным, но музыкальным — легковушки.
Он прикинул и решил, что здесь попутку ему вряд ли поймать. Дорога тут шла под уклон и лишь километрах в двух начинала карабкаться в горку. Гораздо ближе, конечно, было пройти немного назад — туда, где плечо седловины только начиналось, — но он упрямо пошел в сторону Турищева. Ни единого шага пути не хотел он терять даром.