Цемент

— Заходи, Чумалов. Ты еще у меня не был ни разу. Мне хочется с тобой поговорить по душам.

Глеб стоял перед ним и не мог оторвать своих глаз от его лица. Пальцы его судорожно елозили по поясу, по бедрам, по кобуре и не могли никак остановиться.

— Не там шаришь, где нужно. Револьвер — на месте, можешь не беспокоиться: кобура застегнута хорошо.

И в последнем его взгляде за мутью в зрачках Глеб увидел неугасимый уголек ненависти. Бадьин медленно, отчужденно повернулся и тяжелым шагом пошел в глубь комнаты. Под выпуклым бритым затылком при каждом шаге упруго двигались толстые желваки мускулов.

Даша мягко взяла Глеба под руку и повела по коридору.

— Ну, иди, иди, голубчик Глеб… Я приду к тебе… обязательно приду… завтра же приду… Иди, успокойся…

…Вот и сейчас бритый затылок Бадьина из-под плоской шапки-кубанки вызывающе смотрит на Глеба. Этот затылок так к просится на мушку.

…Жидкий стоял перед Глебом и раздувал ноздри от скрытого смеха.

— Ты что? Оглох, что ли?..

И потащил его к парапету.

Долго утрясались толпы, долго таял утихающий зыбью гул голосов. Замолкли песни и оркестры.

Говорил Бадьин — говорил холодно, четко, казенно.

Разве можно выразить, что говорил Бадьин? Говорил все, что нужно для праздника: тут была и Советская власть, и новая экономическая политика, и социалистическое строительство, и товарищ Ленин, и Российская коммунистическая партия, и рабочий класс. А вот подошел к самому главному, запомнилось так:

— …И вот одна из наших побед на хозяйственном фронте — победа огромная, нечеловеческая, — это пуск нашего завода, этого гиганта республики. Вы знаете, товарищи, с чего началась наша борьба. Весною организованными силами мы впервые ударили кирками и молотами по этим горным пластам. И первый удар наш дал нам бремсберг и топливо. Рабочие профстроя не выпускали из рук молотов и удар за ударом ковали жизнь и всю сложную систему колоссального сооружения. С этого дня, четвертой годовщины Октября, мы торжествуем новую победу на фронте пролетарской революции. В борьбе рабочий класс выдвигает сбоях организаторов и героев. Разве наши рабочие массы могут забыть имя борца, красного солдата, беззаветно отдавшего свою жизнь великому делу революции, разве они могут забыть имя товарища Чумалова?.. И здесь, на фронте труда, он — такой же самоотверженный герой, как был на полях сражений…

Дальше ничего не было слышно. Будто гора сдвинулась с места и со страшным грохотом обрушилась на Глеба. Рев, вой, гул, землетрясение… Вышка дрожала и колыхалась, как проволочная. Внизу и где-то еще и еще гремели медью оркестры.

Глеб, бледный, ошеломленный, лепетал странные слова, задыхался, махал руками и неудержимо смеялся.

— Говори… твое слово, Чумалов!..

Зачем говорить, когда все ясно без слов? Ему ничего не надо. Что его жизнь, когда она — пылинка в этом океане человеческих жизней? Зачем говорить, когда язык и голос его не нужны здесь. Нет у него слов и нет жизни, отдельных от этих масс.

Он не помнил, что говорил. Ему казалось, что голос его был слабеньким, надрывным, глухим, а на самом деле слова его, усиленные эхом, гулко разносились по всему взгорью.

— …Это не заслуга наша, товарищи, когда мы бьемся над созданием нашего пролетарского хозяйства… Это — наша воля… наша борьба… В этом — мы… мы — все… единым духом… Если я — герой, так все же герои… И если мы не поднимем наших сил до героизма, так всех же нас — по шеям с колокольни. Но скажу одно, товарищи: мы сделаем всё, создадим всё — мы к этому призваны партией и нашим Лениным. А вот если бы у нас было побольше таких техноруков, как наш инженер Клейст, да еще кое-чего немножко, так мы бы сделали чудеса на весь мир. Мы ставили ставку на кровь и своею кровью зажгли весь земной шар… Теперь, закаленные в огне, мы ставим ставку на труд… Наши мозги и руки дрожат… не от натуги, а требуют новой работы… Мы строим социализм, товарищи, и свою пролетарскую культуру… К победе, товарищи!..

Глеб схватил красный флаг и взмахнул им над толпою. И сразу же охнули горы, и вихрем заклубился воздух в металлическом вое. Ревели гудки — один, два, три… — вместе и разноголосо и рвали барабанные перепонки, и словно не гудки это ревели, а горы, скалы, люди, корпуса и трубы завода.